Кладу раскрытую ладонь на его твердую грудь. Это выходит, как что-то само собой разумеющееся. Что я творю? Ничего хорошего из этого не выйдет. Мой мозг бьет тревогу, а сердце готово вступить в кровавую схватку с разумом.
Клим фиксирует мою шею своей широкой ладонью. Просто удерживает. Не тянет на себя, не давит.
– Не стоит, – говорит очень тихо. Я вижу, как его глаза становятся прежними. Я помню этот взгляд. Открытый, завораживающий. – Мой водитель тебя отвезет.
Клим выпрямляется, теперь он нависает надо мной огромной неподвижной скалой. Его рука все еще касается моей шеи. Я чувствую жар его тела и, вопреки здравому смыслу, прижимаюсь крепче.
Встаю на цыпочки, цепляясь пальцами свободной руки за ворот его футболки. Задерживаю дыхание, а после опускаюсь обратно. Упираюсь лбом в его грудь, прикасаясь ладонями к разгоряченной коже. Это ощутимо даже через плотную ткань футболки. Тот жар, что от него исходит.
Внутри столько противоречий, эмоций. Но самое яркое ощущение сейчас – защищенность. Так давно и безвозвратно утерянное спокойствие.
– Не строй иллюзий, Лу.
Его слова как ледяной душ. Они заставляют отшатнуться, ошпариться его безразличием.
Клим улыбается. Очень неискренне, я бы сказала, холодно.
Он пышет безразличием, а я задыхаюсь. Забиваюсь в свой угол и экипируюсь броней. А, казалось бы, я только стала о ней забывать. Цинизм и лютая ненависть вырываются наружу. Маленькая девочка с большими надеждами медленно умирает внутри. А ведь я только ее воскресила.
Все слишком сложно. Эмоции берут верх, и я, как никогда, хочу причинить боль, так как он причиняет ее мне. Это ужасно. Похоже на надвигающееся цунами, которое я не в состоянии контролировать.
– Думаю, все иллюзии здесь твои. А я… я просто пытаюсь сделать так, чтобы последствия ваших стычек с Мельниковым прошли для меня с наименьшими потерями. Или вообще не задели. Я с тем, кто сильнее. Сегодня это ты. Если мне придется разыгрывать чувства для получения желаемого результата, я это сделаю. Я уже это делаю, Вяземский. Я делаю, а ты ведешься…
Сказать что-либо еще не успеваю. Пальцы Клима сжимают мое горло.
25
Тишина. Кажется, она ощутима и я легко могу ее потрогать, если вытяну руку, смогу сжать ее в кулак.
Клим ничего не делает. Просто смотрит. И от этого взгляда становится не по себе. Кровь, бегущая по венам, замерзает. Губы пересыхают. Дыхание учащается.
Я добилась, чего хотела, – выдернула почву из-под его ног. Но какой ценой? Глупо, безосновательно.
Зачем я это сказала? Зачем вылила всю эту грязь и то дерьмо, что периодически появляется в моем сознании? Дура. Полная, необратимая дура.
Пока в моей голове пролетают тысячи сценариев дальнейшего развития событий, Клим дергает меня на себя, словно куклу, не ослабляя захвата пальцев на шее. Еще пара секунд с таким нажимом, и на коже выступят синяки.
– Какая же ты сука, Хабибуллина, – выплевывает ядовито и разжимает захват.
У него вкрадчивый, заранее обещающий страдания шепот.
От неожиданности я слегка оступаюсь. Меня ведет вбок, но он успевает подхватить, предотвратить мое дурацкое падение. Но делает это не из благородства, нет. Он не дает мне упасть, а потом сам швыряет на стоящий в углу кабинета кожаный диван.
– Что будет следующим? – вскакиваю на ноги. – Ударишь меня? – я ору и плачу. Меня поглощает истерика. Я сама это спровоцировала, теперь отдуваюсь. Подаюсь вперед, но его рука припечатывает обратно. Он толкает меня на диван. Снова.
Звук пряжки ремня и расстегиваемой молнии парализует. Замираю.
Он же останавливается в паре сантиметров от меня.
– Не бью женщин, – вытягивает руку и сжимает в кулак пригоршню моих волос.
Давит мне на затылок, заставляя встать на колени.
– Давай, работать ртом у тебя получается отлично. Остается проверить в деле.
– Урод! – шиплю, стараясь отстраниться. Ни за что. Никогда. – Пусти меня. Пусти! – машу руками, как ветряная мельница. А толку-то?
Мои вопли не производят на него никакого впечатления.
Клим садится на диван, продолжая удерживать меня за волосы. Если не дергаться, то боли не будет. Но я шевелюсь, наношу неточные, смешные удары, на которые ему плевать.
– Почему нет? Ты же пойдешь на все, – играет интонациями, погружая в кромешный ужас.
– Не трогай, я не хочу. Не буду!
– Я хочу, – осаживает безапелляционным тоном.
Это конец. Все. Он подтаскивает мое тело к себе, возвращает на диван и оттягивает резинку боксеров. Закрываю глаза. Мерзко. Гадко. На губах снова этот вкус, теперь мне кажется, что я так и не смогла его отмыть.
Часто дышу и не верю, что все это реально. Кусаю губы, понимая, что вот уже минуту ничего не происходит. Вокруг тишина. Набравшись смелости, приоткрываю глаза, сталкиваясь с его яростным взглядом.
Клим прищуривается, отпускает мои волосы и отталкивает меня от себя. Я падаю на пол, потому что не могу удержать равновесие. Ничего сейчас не могу.
– Пошла вон, – его голос звучит замогильно.
Не шевелюсь. Хлопаю ресницами, до сих пор не сообразив, что все закончилось, так и не успев начаться.
– Я сказал, пошла вон! – его крик сотрясает мое сознание, выводит из ступора. Подбираюсь и на шатких ногах вылетаю из кабинета.
В гостиной нарываюсь на Стефу. Она почти ловит меня в свои объятия. На ее лице сразу вырисовывается явный шок.
– Что произошло?
– Ничего, – стараюсь не рыдать и вообще говорить спокойно.
Сканирую взглядом помещение, отыскивая диван, на который я бросила пальто. Иду туда.
– Ты вся дрожишь, – не унимается рыжая.
– Тебя это не касается. Никого не касается, – повышаю голос, в котором сразу проскальзывают истеричные нотки.
– Он что-то тебе сделал?
– Что? – смотрю на нее еще более ошарашенно. Это что в ее глазах? Забота?
Стефания поджимает губы и громко выдыхает.
– Ты же сама себе яму роешь.
– Я не вещь и не мусор, чтобы распоряжаться мной как ему…
– То есть ему ты это показываешь. А для своего Вити была половой тряпкой черт знает сколько лет и помалкивала.
Хлесткая и очень правдивая пощечина. Замолкаю. Весь гнев исчезает как по щелчку пальцев.
– Ты еще здесь? – голос Клима раздается с лестницы. Он спускается вниз с бутылкой в руках. – Проваливай. А ты, – поворачивается к Стефе, – сердобольная, в следующий раз отправишься за ней.
Стефа молчит. Только еле заметно кивает и сразу ретируется. Вновь оставляет нас наедине.
