Ни ты, ни я, никто на свете не бьет так сильно, как жизнь.
© к/ф «Рокки»
Юля
Папы не стало на Рождество. Он просил меня не плакать. Чтобы исполнить это обещание, я воскрешаю в памяти самые яркие картинки из прошлого. С хриплыми переливами смеха и сипловатым голосом, который, несмотря ни на что, навсегда останется со мной. Этого у меня никто не отберет. Выбито в душе разноцветными чернилами, там и будет сохранено.
Какие-то воспоминания любимые и заезженные, какие-то всплывают будто впервые.
…Я совсем еще маленькая, боюсь входить в свой первый класс, но, выказывая перед папой силу и смелость, разжимаю его руку и, затаив дыхание, шагаю через порог. Пробравшийся сквозь стекло солнечный луч слепит глаза, но я не отвожу взгляда от учительницы. Я должна хорошо учиться. Папа будет мной гордиться. Обязательно…
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… — голос хореографа стихает под ударными ритмами музыки.
А я едва ее слышу из-за сбитого сердцебиения. Нахожу папу глазами, улыбаюсь, как нас учили, и по памяти выдерживаю последовательность и скорость движений.
За годы, что я занималась танцами, он пропустил десятки моих выступлений, но помню я те самые, на которых он был. Я никогда не обижалась, если у папы на меня не хватало времени. Знала, что я для него — все на свете. Он для меня — тоже.
— Ты — волшебник, папочка.
— Да. А откуда ты узнала?
— С тобой я улыбаюсь, даже если мне грустно.
— Грустить нельзя, принцесса.
— Я не буду. Мне не нравится грустить. Лучше улыбаться.
— Вот это правильно!
Наверное, именно он научил меня из самой паршивой ситуации извлекать лучшее и забывать плохое.
— Юля, тебе нравится этот парень? — взгляд папы становится внимательным и настороженным.
— Который? — облизнув мороженное, не к месту вздыхаю.
— Который только что с нами здоровался.
— А, этот… — отыскав одноклассника взглядом, фыркаю. — Что ты, папочка! Он блаженный чистоплюй!
— Надо же! А с виду и не скажешь.
— Ты его в школе не видел… Смешной такой! И вообще, люблю я только тебя, папочка!
Это оставалось неизменным, пока он не выдал меня замуж. В какой-то момент я решила, что снова контролирую свою жизнь. Не стоило, конечно, очаровываться. Ничего мне неподвластно. Сейчас даже сердце. Я вновь, будто ребенок, который потерялся в торговом центре — напугана до ужаса, но из-за растерянности создаю видимость, что помощь взрослых мне не нужна.
Опухоль не удалось удалить полностью. Слишком большой участок был поражен, если вырезать все, человек нежизнеспособен. После срочной госпитализации папы Тоня сказала мне, так бывает, что дооперационные исследования не дают четкой картины для хирургов. Анализы показали немногим лучшую комбинацию. Когда рана зажила, попробовали еще курс химиотерапии, но быстро стало понятно, что она уже не дает нужного результата.
Папа пожалел, что полетел в Израиль и потратил время, которое мы могли провести вместе на лечение. Я не знала, что ему ответить. Я просто не знала, что сказать. Впервые у меня не было для него слов.
— Я лишь надеюсь, что не ошибся, когда сосватал тебя за Саульского. Не обижает?
— Нет, — выдыхаю едва слышно. Сдерживая слезы, для наглядности несколько раз машу головой. — Не обижает.
— Ты говорила, у вас все хорошо… Я очень хочу, чтобы ты была счастлива.
— Я счастлива, папочка. Честное слово. Сейчас не вру. Я… Я люблю его.
На этих словах папа смеется. Долго и как-то приглушенно. Должно быть, это причиняет ему дискомфорт и боль. Прижимая ладонь к губам, смахиваю брызнувшие из глаз слезы и тоже сдавленно хихикаю.
— Дождался… Дождался… Дождался… — невесомо повторяет папа. — Влюбилась моя принцесса…
А я сжимаю его ладонь обеими руками и прикладываюсь к ней щекой.
Сейчас я сгораю. Истекаю, будто свеча. Но когда-нибудь пламя утихнет, и я застыну по новой. Боль притупится. Будет что-то хорошее. Важно лишь сохранить форму.
Не могу дозвониться ни Роме, ни Макару, поэтому домой мы с Тоней едем на такси. Нас встречает удивительная тишина. Относительная, конечно. Дежурная охрана снует по территории, в кухне гремит посудой Катерина. Однако нет привычного гула голосов и мельтешения ряда знакомых лиц.
