Она зачала от сына своего отца. Ни о чём более страшном, постыдном, извращённом и безнравственном она не слышала. Как её угораздило? Чем больше она размышляла, тем больше соглашалась с Глебом и Рафаэлем, которые напали с упрёками на тётю Полю. Она обязана была предупредить сына и племянницу, что их родство более глубокое, чем у двоюродных брата и сестры! В крайнем случае должна была прервать флирт на ранней стадии. Она же видела, что они любезничали друг с другом, и знала, что Рафаэль — обаятельный распутник, а Надя — наивная дурочка. Но вместо этого тётя словно поощряла их и подталкивала к близости. Закрывала глаза на недопустимые отношения. Почему? Всё это не умещалось в голове.
За окном стемнело. Нина закончила возиться на кухне и ушла спать. В коттедже пахло жареным луком, чесноком и восточными приправами. Надя понюхала своё плечо: и кожа, и одежда пропитались запахами непривычной еды. Затошнило. Она рванула в туалет и постояла минуту над унитазом, ожидая спазмов, но тошнота отступила. Желудок успокоился. Надя скинула одежду, в которой ходила целый день, и залезла под горячий душ. Намылилась с головы до ног, два раза промыла шампунем волосы, яростно почистила зубы.
Ничего. Всё будет хорошо. Тётя Поля, видимо, осознала свою вину, поэтому и оплатила всех этих дорогущих врачей из пафосной клиники. Через несколько дней приедет герр Юханссон из Швеции и сделает Наде операцию. Она вернётся в Юшкино без урода. Переживёт этот кошмар. Справится. И когда-нибудь расскажет Любаше по секрету, что Рафаэль — их единокровный брат. А маме лучше ничего не говорить: неизвестно, как она воспримет новость, что младшая сестра соблазнила её жениха двадцать пять лет назад.
Надя разыскала в шкафу белый махровый халат, надела его и босиком вышла на улицу. Здесь дышалось намного легче. Лето подобралось к самой верхушке, от земли шло тепло, листья деревьев налились густой зеленью, а луна висела в небе, как потёртая серебряная монета. Подставь карман — и она упадёт туда приятной тяжестью. Ночь будоражила Надю. Все её мучительные, противоречивые, запутанные чувства обострялись и заставляли сердце трепетать. Она знала, что никогда не забудет эти дни и ночи.
* * *
Из дома донеслась лёгкая, едва различимая музыка. Надя повернулась на звук, прислушалась и уловила знакомые ноты. Глеб играл в пустом доме свою любимую мелодию.
Было ли это призывом — пусть неосознанным, но искренним? И если да, то могла ли она не откликнуться?
Она зашла в гостиную из сада. Не спряталась за кустами, чтобы незаметно полюбоваться игрой музыканта, как в прошлый раз, а переступила порог и сделала десять шагов по мягкому ковру. Шелковистый ворс ласкал голые ступни, приглушённый свет торшера окрашивал всё вокруг в золотистые тона. Она остановилась в центре комнаты. Глеб заметил гостью и прервался. Хрустальная бусинка подвисла в воздухе, а потом сильные мужские пальцы снова легли на клавиши, и бусинка упала, разбилась о мрамор сверкающими осколками. За ней вторая, третья, четвёртая. И, как всегда в этот момент, на глазах навернулись слёзы — от острой и глубокой печали.
Он доиграл мелодию и медленно, словно нехотя, оттолкнулся от рояля. Развернулся на крутящемся стуле и бессильно уронил руки на колени. Он тоже успел переодеться: на нём были джинсы и простая белая футболка, подчёркивавшая подтянутую фигуру. Это в костюме он выглядел взрослым и солидным, а в джинсах казался молодым и уязвимым. Надя смотрела на него, а он рассматривал свои руки, как будто боялся поднять взгляд.
Надя взялась за узел пояса. Помедлила несколько секунд, набираясь храбрости, и развязала. Разве не за этим она сюда пришла? Разве не за этим он её позвал? Он играл ночью «Мой большой секрет» — она никогда не поверит, что он выбрал эту музыку случайно. Полы халата разошлись, обнажив узкую полоску тела. Надя не произнесла ни слова, но, без сомнения, Глеб догадался о её намерениях. Любой бы догадался.
К щекам прилила кровь, сердце стучало всё быстрее и быстрее. Теперь, когда её жизнь разрушена, имя опозорено, а тело осквернено, почему бы не заняться тем, чего она по-настоящему хотела? Тем, о чём запрещала себе думать с самой первой их встречи. Тем, в чём действительно нуждалась, — быть с ним одним целым, отдаться ему, принять всё, что он способен ей дать.
Он бросил на неё быстрый взгляд, неразборчиво выругался и отвернулся. Сцепил зубы, играя желваками, и соединил руки, лежавшие на коленях. Прикрылся переплетёнными пальцами, как щитом, но его напряжённая поза, строгий профиль и отчаянное желание скрыть чувства лишь подсказали Наде правду. Он хотел того же, что и она!
Надя повела плечами — и халат осел у ног махровым сугробом. Глеб молниеносно очутился рядом. Она в своём томлении даже не заметила, как он преодолел разделявшие их три метра. Схватил за волосы и рванул к себе. Прижался щекой к щеке, обдавая ухо горячим дыханием:
— Чего ты добиваешься, Надя?
От его хриплого тембра, от того, как пылало у него лицо, от трения неожиданно колкой щетины у Нади подкосились колени.
— Ты знаешь…
— Зачем тебе это?
Подчиняясь руке, сжимавшей волосы на затылке, она запрокинула голову. Вытолкнула признание сквозь пересохшее горло:
— Потому что мне так хочется. Потому что мне нечего терять. Потому что я люблю тебя.
Она перешагнула барьер стыдливости и поступала так, как подсказывали чувства и инстинкты. Глеб отпустил её, и она зажмурилась от страха: сейчас он поднимет халат, набросит ей на плечи и скажет, чтобы она уходила. Но он этого не сделал. Она ощутила на лице дыхание и сухое, невесомое, скользящее касание сомкнутых губ. Он не целовал, он лишь обозначал возможность поцелуя, оставляя ей шанс опомниться и передумать. Не верил, что она пойдёт до конца? Ждал от неё последнего шага, который отрежет все пути назад?
Он ошибался — она не отступится.
Надя привстала на цыпочках, вытянулась в струнку, нашла его губы и… оторвалась от земли, подхваченная сильными руками. Взлетела в воздух, как на качелях. Со стоном облегчения обняла Глеба за шею и позволила отнести себя в спальню.
Он бережно опустил её на покрывало и лёг сверху, не прекращая целовать. Тяжесть мужского тела, его твёрдость и жар, ощущаемые даже сквозь одежду, заставляли трепетать струнки, о существовании которых она и не подозревала.
* * *
Всё случилось не так, как она представляла. Реальность не совпала с девичьими фантазиями: она оказалась более трудной, болезненной и примитивной. Но место нежности тоже нашлось — такой невыразимой, безграничной и упоительной нежности, что Надя и помыслить не могла. Ничего подобного она раньше не испытывала. Она утопала в любви, нежности и слезах.
— Я могу остановиться, милая…
Она лишь крепче к нему прижималась:
— Нет, продолжай.
— Послушай, если тебе больно или дискомфортно…
— Прошу, не останавливайся!
— Но ты плачешь.
— Это не потому, что мне плохо. Мне хорошо, хорошо…
