Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Запутанные коридоры в его логове были специально так построены, чтобы интересней было гоняться за добычей. Дети удивительно быстро бегают, и Бледный Человек об этом хорошо знал. Он же и сам когда-то был просто человеком, но, убивая детей, превратился в чудовище, ни на что не похожее, без лица и без возраста.
Жестокостью он отличался с детства. Уже тогда его прозвали Палидо – Бледный. Он не любил бывать на солнце, и потому кожа у него была бледная, как тусклая луна. Поначалу он тренировался на разных насекомых, потом перешел на птиц, потом извел маминых кошек.
В тринадцать лет он впервые убил ребенка – своего младшего брата, которого любил и в то же время завидовал ему.
Вскоре после этого он стал работать у священника, состоявшего в испанской инквизиции. Инквизиция – страшное орудие Католической церкви, созданное, чтобы преследовать и убивать всех, кто сомневается в церковных догмах. От священника он узнал много интересного о пытках и разных способах убивать. Через три года Палидо превзошел мастерством своего учителя и опробовал на нем все, что успел изучить. Он сожрал сердце священника, пока оно еще билось, потому что читал где-то, что жестокость можно приумножить, поглощая ее. И в самом деле, после трапезы Палидо ощутил в себе еще более изощренную тьму.
Однажды ночью, после особо рьяных измывательств над очередной жертвой, глаза Палидо не могли больше смотреть на то, что он творил, и выпали из глазниц, словно перезрелые плоды. Тогда Бледный Человек вырезал у себя на руках ямки, чтобы носить глаза на ладонях. Иногда это сильно мешало ему во время охоты. Трое детей ухитрились удрать, потому что глаза его подвели. Два имени Бледный Человек все же оставил на стене, а третье стер. Это было имя тощенького мальчишки едва ли шести лет от роду, которого он украл в деревне к югу от леса. Серафин Авенданьо… Хоть Бледный Человек и соскреб его имя со стены, он его не забыл.
Пожиратель убивал детей серебряным кинжалом с золотой рукоятью. Этот клинок удивительной красоты, невероятно остро заточенный, больше трехсот лет назад подарил ему Великий Инквизитор, и Пожиратель хранил его завернутым в бархат цвета крови в запертой на ключ нише в стене пиршественного зала. Бледный Человек не скрывал от своих жертв, где он держит кинжал. Зачем? Так или иначе, все они были обречены на смерть.
У Серафина Авенданьо было шесть старших братьев, и все они с удовольствием гонялись за ним и колотили его, как их самих колотил отец. Мальчик с самого детства научился очень быстро бегать. Серафин, точно угорь, вывернулся из рук Бледного Человека, и, пока тот тянулся за своими глазами, мальчик схватил с залитого кровью стола не только полную еды золотую тарелку, но и золотой ключ от дверцы, за которой хранился кинжал. Хотя бы это Серафин мог сделать для других детей, которые кричали и плакали в клетках под пиршественным залом.
Коридор, куда шмыгнул Серафин, казался бесконечным. Скоро он услышал за спиной рев чудовища. Сейчас мальчик благословлял старших братьев – а раньше считал их своим проклятием. Он мчался изо всех сил мимо длинного ряда колонн, сделанных из костей. Каждое утро слуги Бледного Человека мыли и чистили полы в подземелье, но они пропустили небольшое пятно крови. Серафин его перепрыгнул – шесть лет весят куда меньше, чем триста пятьдесят три года, что лежали на плечах Пожирателя. Бледный Человек поскользнулся на крови, и, пока он, стоя на коленях, шарил руками по полу, отыскивая свои глаза, Серафин добежал до конца коридора и выскочил в лес.
Мальчик захлопнул за собой дверь да еще и подпер ее толстым суком. А потом побежал дальше, весь дрожа от ужаса и облегчения. Серафин не знал дороги. Он только хотел удрать подальше от чудовища и надеялся как-нибудь вернуться в родную деревню.
Когда мальчик добежал до мельницы, где когда-то утопили ведьму, ключ, зажатый в руке, начал казаться ему проклятием. Вдруг он притянет к себе своего хозяина? Серафин швырнул ключ в пруд, не заметив громадной жабы с человеческими глазами. Не видел он и того, как жаба проглотила ключ и тот исчез в бородавчатой пасти (это уже другая история).
Серафин Авенданьо спасся и позднее стал художником. Всю свою жизнь он рисовал картины чудесной красоты, чтобы их светом рассеять тьму, которую видел ребенком.
39
Возвращение принцессы
Мерседес ни разу не заходила вглубь лабиринта. Всегда боялась того, что может там найти, – и не зря. Она поняла это, когда увидела Офелию, лежащую на краю колодца.
Мерседес передала Педро малыша. Придется забыть, кто был отцом ребенка, иначе она не сможет полюбить малыша, а любовь им всем сейчас отчаянно необходима. Странно думать, что другая доверила ее заботам двоих детей. Мерседес молилась, чтобы ей уберечь хотя бы сына той, умершей. Дочку она не сберегла.
Мерседес опустилась на колени рядом с Офелией. Сердце разрывалось от боли, как будто девочка и правда была ее родной дочерью. Офелия умирала. У нее даже не было сил повернуть голову к Мерседес. Тускнеющие глаза незряче смотрели на кровь, стекающую по руке в колодец.
От крови лужа дождевой воды на дне колодца стала красной. Дождь заполнил канавки лабиринта вокруг статуи в центре, и отражение луны плавало на воде, будто серебряный мячик, который принцессы из сказок постоянно роняют в колодцы. Несколько капель попали на резную колонну, и на изображении девушки с ребенком на руках расцвели алые цветы.
Мерседес, не сдерживая слез, начала тихонько напевать колыбельную без слов, которую раньше пела Офелии. Трудное дыхание девочки стало ровнее. Мелодия несла в ночь воспоминания о невинности, о надежде и счастье. Полная луна укрыла Офелию серебряным одеялом. Его легкая прохлада уняла лихорадку и смягчила боль в сердце.
Как ярко светит луна.
– Встань, дочь моя, – повелел чей-то голос.
Мерседес его не услышала. Зато услышала Офелия.
Лунный свет растекся жидким золотом, окутывая и лаская.
Оказалось так легко подняться на ноги. Руки, только что неподъемные в Смерти, теперь ничего не весили. Офелия увидела, что пальто на ней стало алым с золотом. Золотой узор на ткани был изукрашен драгоценными каменьями – рубинами, изумрудами, опалами. Башмачки тоже были алые и как раз впору.
Боль ушла. Офелия огляделась. Она стояла посреди огромного зала. Казалось, его своды возносятся к самому небу. В стене было круглое окно-витраж, будто полная луна. Разноцветные стекла дробили свет на все оттенки радуги, а перед окном на золотом возвышении, на трех резных колоннах, похожих на стройные березки, стояли три великолепных трона.
Губы Офелии сложились в улыбку – а ведь давно отвыкли улыбаться. Она узнала женщину, что сидела на троне слева.
– Мама! – закричала Офелия.
Ее язык стосковался по этому слову.
Царственная женщина держала на руках ребенка. Братик?!
– Офелия! – позвал человек в короне, что сидел на троне в центре.
Его мантия напоминала королевские мантии в книгах Офелии, но лицо было знакомым – Офелия помнила, как оно терпеливо склонялось над шитьем.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
