Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
– Русские лешие, – писал Синявский, – больше всего любят играть в карты с сибирскими, причем на зайцев.
Автору нельзя не верить. Книгу, из которой я почерпнул эти сведения, Синявский надписал мне «с лешачьим приветом». Поблагодарив, я спросил, правда ли, что он сам, как сказано на следующей странице, встречался с водяным. Мои сомнения удивили Синявского. Чтобы окончательно развеять их, он заодно объяснил мне, как отыскивать пропавшие вещи, привязывая домового к ножке стула.
– Главное, не забыть потом отвязать, – закончил он, косясь на собеседника.
С тех пор я так и делаю, но мелкая нечисть не попадается мне на глаза. Я видел ее только на картинках. Лучшая из них – «Пан».
Демон, по выражению Врубеля, был страждущей душой мира, Пан – его тело, только старое. Как у бывшего спортсмена, оно сохранило следы красоты и силы, но все победы остались в давнем, почти забытом прошлом. Свирель не звучит, спина не разгибается, шерсть вылезла, про наяд и думать нечего. Зачахший сатир одной ногой (той, что нам не видна) уже в могиле. Но он не может умереть, пока жива эта чахлая природа. Он – ее дух, она – его плоть, вместе они называются родиной.
У сатира не может быть истории, только антропология. Промежуточное звено между зверем, богом и человеком, Пан обитает в безнациональном раю.
Другое дело, что его дом был и моим. Я знаю, чем в нем пахнет, как утопает нога в мокром лугу, где растут грибы и водятся раки, куда садится луна и почему нас пугают ее тени. Природу этих широт я знаю памятью клеток, поэтому она отзывается во мне даже тогда, когда я вижу ее на картине, но только такой, какой получилась у Врубеля. Он изобразил Пана уместным в русском пейзаже. Как только зайдет луна, корявая фигура с сучковатыми артритными пальцами вновь обернется пнем: Пан уснет, закрыв глаза. Но пока они открыты, вход в пейзаж не заперт.
Пристальный, останавливающий взгляд Пана не сфокусирован на зрителе. Не он смотрит на нас, а мы сквозь него видим, как плещется синяя вода речной протоки в потухших глазах сатира. «Прозрачные, – говорят про такие глаза, – аж мозг видать».
Но у Пана его нет. Он не мыслит, а живет, вернее, – доживает свой век, начавшийся задолго до того, как мы явились на свет, чтобы сделать его непригодным. Если, как это принято у зеленых, называть природу матерью, то Пан – ее отец или даже дед, переживший своих детей и проживший их наследство.
Впрочем, может быть, все объясняется проще: недавно в Хотылёве нашли останки последнего неандертальца.
Нью-Йорк, 2000–2017
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
