Маленькая металлическая фигурка скользнула в его ладонь.
— Как? Как им пользоваться?
— Ну, можно палец между ух тереть. Или ладонь сильно-сильно жать. Как удобно для синьор майор.
Артур присел на краешек табуретки, помедлил, справляясь с неожиданной дрожью в кончиках пальцев, и опасливо погладил медведя между круглых ушей.
И сам
стал
медведем.
Точнее, медведицей. Он лежал, свернувшись кольцом на холодном приятном дерне, он шевелил подвижным крупным носом, он подрагивал хвостом, он сердился на кусачих блох, он спал, но слышал запахи и звуки. Сотни тысяч запахов. Миллионы звуков. Он слышал, как вянет на холмах трава, как зябко перекликаются совы, как в далеком гроте задевает крылом о влажный известняк летучая мышь. Он слышал небо и землю. Он думал, что он тоже небо и земля. И немного море. Самую чуточку. Артур пробовал сначала разобраться, испытывает ли он страх или восторг, или к нему пришло осознание какого-то необыкновенного могущества, на которое у него нет права. Но потом вся эта человеческая болтливая чепуха потускнела, стерлась, и Артура «замедведило» окончательно и бесповоротно. Он чувствовал, что в этом ловком, сотканном из мышц и сухожилий теле он не один. Что существует параллельно ему другая, первобытная сила. И Артур был благодарен за то, что эта сила дозволяет ему быть немножко медведем, что его не выталкивают, а наоборот, как будто трогают носом и принюхиваются, что он такое, зачем, почему здесь…
Артур попробовал потянуть лапы и подняться. Страх, что он не справится с моторикой, что вместо легких нужных движений получится безобразный фарс, исчез, сменился уверенностью. И он, и медведица прекрасно сосуществовали внутри одного тела, и, кажется, зверь с удовольствием подчинялся его желаниям и командам.
— Ну, милая, а теперь нам просто необходимо, как говорят коммунисты, скинуть оковы и что-то еще в этом роде.
В энциклопедии сказано, что бурый медведь ловок в добывании пищи и что его средние пальцы с острыми длинными когтями отлично приспособлены для поиска и добычи личинок из древесной коры. Медведь аккуратен и терпелив. Медведь может целых полчаса сидеть на хвосте и пытаться когтем раздвинуть звено цепи. Медведь настойчив и целеустремлен — в конце концов он получает долгожданную свободу.
— Мама ридная! Це шож таке! Ховайтесь, хлопци! — убрать часового бесшумно не удалось. Успел таки выстрелить. Резкий, трескучий хлопок вспорол тишину.
Широкий взмах когтистой лапой — и бедолага залился кровью, скрючился… Пополз прочь, подволакивая ноги.
Мохнатым плечом с размаху в дверь. Раз. Два. Три. У подпоручика зрачки, как у котенка, которому посветили в морду ярким фонариком, — огромные и напуганные. Раз. Два. Три.
— Алекс… Отойдите! Отойдите же!
Раз! Два! Три!
Абсурд полнейший! Представить в здравом уме подобное невозможно… Ты одновременно внутри и снаружи. Ты-человек слышишь, как ты-медведь бьешься корпусом о тяжелую дверь. Ты-медведь ощущаешь через стену собственный скисший запах, щупаешь его жадными ноздрями… Ты-человек непроизвольно дрожишь от первобытного ужаса. И тут же подарок цивилизации — приходит спасительная, желчная ирония… Слава богу, что это медведь! Выдернутая из зимней спячки очумевшая мышь-полевка, протаскивающая через подземный туннель заряженный «браунинг», выглядела бы куда более комично… Нет! Спасибо! Хватит того, что больно натирает ошейник, а блохи на загривке кусаются, как черти. И что от аромата свежей крови… Черт! Когда это он успел заломать часового? Как же головокружительно, как сладко пахнет человеческой плотью…
Дверь вынесло из петель, как пробку из бутылки. Артур-медведица трудно остановился, отряхнулся и сел на хвост, подрагивая мышцами.
— Есть! Вот так! — сказал Артур-человек и тут же со странным удовольствием подумал, что раздавить трех напуганных бледных червячков не составит ему не малейшего труда.
— Ой… Ми-и‑ишка, — как-то смято прошептал подпоручик и улыбнулся.
— Надо бежать, Чадов. Леопарди! Немедленно. — Артур втащил через разбитый проем тело часового, забрал винтовку, патроны и кисет с табаком. Отомкнул штык, протянул его бледному, как простыня, подпоручику. — Быстрее!
Они выбрались наружу. Артур-человек первым. Артур-медведь последним. Рванули бегом к воротам. Леопарди завозился с тяжелым кованым засовом.
Цокнула о деревянный столб пуля. Другая…
— Держи!
— Стой!
— Куд-да-а‑а, черти-и‑и!
В одних подштанниках, босиком хлопцы атамана Люта выскакивали во двор, на ходу щелкая предохранителями.
— Окружай… Не стрелять…
— Гаси сук белогвардейских! Геть!
Артур-медведь повернулся и пошел на людей, раскинув широко лапы. Зацепил первого, самого быстроногого казака, кажется, того белозубого, что с оселедцем. Сдавил со всех сил. Человек хрустнул, как гороховый спелый стручок. Осел на землю… Вонзилось в плечо острое жало… Треснул еще один неосторожный стручок. И рядом упал, подкошенный метким выстрелом Артура-человека, очкарик, похожий на студента. Подпоручик подбежал, поднял дымящийся револьвер… Встал рядом. Прицелился. Срезал выбирающегося через окно, коренастого казака.
— Синьор… Зад глядеть!
Уинсли-человек и Уинсли-медведь обернулись одновременно. Бородач крестился левой рукой, в правой держал топор. Мозолистой лапой по податливому животу, пулю в лицо. Клыками в чью-то соленую от пота лодыжку… И когда во дворе, кроме них троих… точнее, четверых, считая тяжело дышащую медведицу, никого живого не осталось, из окошка хаты раздался выстрел.
— Нечестно… — Подпоручик прижал ладони к груди, потом неловко осел вниз и недоумевающе посмотрел на Артура.
— Алекс!!!
Он умер сразу. Вытянулось, стало взрослым и сосредоточенным лицо. Крошечная лужица крови, черная и блестящая, была совсем маленькой. Но почему-то в ней отражалось сразу все усыпанное звездами крымское небо. Все. Целиком.
Артур-медведь и Артур-человек ворвались в дом, и неизвестно кто из них в ту секунду был больше зверем. Есаул сидел на высокой кровати по-турецки, обложенный подушками, будто султан. Лицо его было умиротворенным, как у буддистского монаха. В каждой руке по револьверу. Есаул выглядел совершенно счастливым. Сперва он выпустил в медведицу обе обоймы, а потом с каким-то нечеловеческим рыком швырнул себя вперед и вцепился в звериную шею зубами. И не выпустил до самого конца. Они так и остались лежать рядом на большой дьяконовой кровати с коваными шишечками в изголовье. Мертвая медведица и мертвый есаул.
* * *
— Леопарди, боюсь, вам придется подыскать себе для выступлений другое животное… — сквозь зубы процедил майор и швырнул фигурку Медведя на землю.
— Да? Да… Синьор майор не знать… — Укротитель скукожился личиком и затараторил: — Я ведь хотеть ходить Москва, Божедомка. Думать умолять великий дрессировщик Дуров, как работать с моей Джульеттой. Великий Дуров должен помогать. И в один день Джульетта скажет — Джакомо Леопарди хороший человек. И она меня любить. Тогда мы будем делать номер! Аргентинское танго! Или полька-бабочка. Трам-пам-пам… Мы с ней плясать, детишка хохотать! Детишка любить животных, и мишка, и собачка. Но я теперь думать, что невозможно делать чужого медведя тебя любить. Так ведь не только у мишка или собачка? Как вы думать, синьор майор?
