Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
И когда кофе был выпит и Феликс помог бабушке сложить посуду в раковину, то он не пошел вслед за дедом в его кабинет – вообще-то он любил сидеть там и читать, пока дедушка работает, – а выскользнул в прихожую.
Прихожая была большая, и часы были в ней очень заметны. И поэтому очень заметно было, что они неживые. У Феликса прямо в груди что-то вздрагивало, так сильно он чувствовал их оцепенение.
Феликс передвинул тумбочку для обуви, забрался на нее и снял часы со стены. Он был высокий – самый высокий в классе – и довольно сильный, так что это удалось ему без особого труда.
И сразу же ему стало весело. Это было вот именно веселье, как на новогодней елке! И происходило оно оттого, что, взяв часы в руки, он почувствовал: они не мертвые, просто спят, и их можно разбудить.
Феликс сбегал в чуланчик, принес ящик с домашними инструментами. Бабушка рассказывала, что эти инструменты принадлежали его прадеду. Да и так понятно было, что куплены они давно. Не только сами инструменты, но даже ящик, в котором они лежали, был особенный – из темного дерева, с медными уголками.
Инструменты и не могли бы принадлежать дедушке: они были многочисленные и замысловатые, а дедушка даже отверткой не умел пользоваться. Феликс научился этому не от него, а просто сам по себе.
Он выкрутил винтики, снял заднюю крышку часов и стал рассматривать их механизм. К его удивлению, механизм оказался довольно простой, даже проще, чем в обыкновенном будильнике. И сразу было понятно, что же в этом механизме разладилось. Феликс подтянул одну пружинку, подкрутил два колесика – и часы пошли.
Он еще несколько минут полюбовался тем, как слаженно двигаются в них шестеренки и рычажки, потом прикрутил крышку обратно, повесил часы на стену и перевел стрелки на нужные цифры.
Через пять минут раздался бой и кукушка распахнула дверцу над циферблатом с радостным «ку-ку».
Дед вышел из кабинета, удивленно посмотрел на часы, на внука. Бабушка ахала и всплескивала руками. Феликс снисходительно улыбался. Ему было приятно, что им восхищаются, но вообще-то он понимал, что ничего особенного не сделал: поломка-то была пустяковая.
– Да! – вдруг вспомнил он. – Дедушка, а что такое кирш? Ну, который из Германии вместе с часами привезли.
– Это просто водка из вишен, – ответил тот. – Надеюсь, она тебя впоследствии будет интересовать меньше, чем часовые механизмы.
Вечером, когда в кабинете Феликс в ожидании мамы делал уроки на завтра, он услышал, как за приоткрытой дверью, в столовой бабушка тихо рассказывает:
– Ведь я наблюдала за ним потихоньку. Это что-то поразительное! У меня такое впечатление, что он только взял эти часы в руки – и они пошли. Хотя, конечно, это все же не так, он немало с ними повозился. В кого все это, ума не приложу.
– В твоего отца, возможно, – ответил дедушка. – Инструменты-то его, и, надо думать, он был хорошим мастеровым.
– Надо думать, хорошим, – вздохнула бабушка. – Иначе, наверное, уцелел бы.
Феликс не очень понял смысл их разговора. Он вспомнил фотографию своего прадеда, бабушкиного отца. Лицо у этого прадеда на фотографии было напряженное, даже испуганное, и держал он в руке шапку, которая называлась «картуз», так, словно это была не шапка, а спасательный круг, и казалось почему-то, что он стесняется своих начищенных до блеска сапог.
Мама приехала очень поздно – вошла с мороза, раскрасневшаяся, смеющаяся, обняла Феликса, защекотала, зацеловала.
– Ты оставляла бы его у нас ночевать, Нина, – укоризненно сказала бабушка. – Ему бы спокойнее было. Ребенок дремлет уже, а все тебя дожидается.
– Нечего ему дремать – жизнь одна! – Мама прижала Феликса к своей голубой, пахнущей цветами и духами шубе. – А спокойствие – душевная подлость!
– У меня полное впечатление, что ты усвоила из школьной программы одни только пошлости, – поморщился дедушка.
Что такое пошлости, Феликс не знал. Но все, что говорила мама, было правильно, это он знал твердо. Ее красота, ее молодость и искрящийся ее дух были самым убедительным тому подтверждением.
– Поможешь мне цветы нести, – сказала Феликсу мама. – Сегодня камелии подарили, красота необыкновенная. Ну и розы, конечно.
Цветы не переводились в их с мамой маленькой квартирке. Мама имела в театре такой же успех, как в кино, и после каждого спектакля их набиралась огромная охапка.
Вообще-то Феликс любил ночевать у бабушки с дедушкой. Любил, когда рассеянный золотой свет лампы падал на страницы книжки в его руках, любил засыпать под этим светом, и книжка – Жюль Верн или Густав Эмар – падала из его рук на одеяло, и бабушка потихоньку убирала ее на столик у кровати, не забыв вложить в нее закладку… Так бывало нередко, когда мама уезжала на гастроли или в киноэкспедицию.
Но, конечно, ничто не могло сравниться с вот этим вот счастьем: нести за ней цветы от такси к подъезду, слушать при этом ее рассказ о том, как прошел спектакль, потом, дома, помогать ей снять шубу в тесном коридорчике, прислушиваться, уже засыпая, как она разговаривает с кем-то по телефону, сидя в кухне, чтобы его не разбудить, как звенит ее завораживающий смех…
Он любил все это необыкновенно, так, что дух захватывало. Если бы всегда она была так весела, если бы всегда так смеялась! Но часто маму охватывало то, что она называла тоской. В такие дни она вовсе не выходила из квартиры, даже, бывало, не причесывалась, и светлые, обычно золотом блестящие волосы лежали у нее на плечах тусклыми спутанными кольцами, и темные глаза блестели мрачным, пугающим блеском.
О чем она думала в такие дни, глядя в какую-то невидимую точку на стене или меряя шагами их маленькую комнату, Феликс не знал. Но ему было жалко ее так, что он даже заплакал бы, если бы умел выплескивать из себя горе таким простым способом.
А мамина тоска была самым настоящим горем, в этом он был уверен. Когда на нее наваливалась эта тоска, она забывала про Феликса, про театр, про поклонников, про цветы и рестораны. Даже блестящие колечки и сережки, которые она обычно любила перебирать и которых у нее было много, – даже эти яркие игрушки не радовали ее в такие дни.
Феликс пытался понять, от чего все-таки проходит у мамы эта тоска – проходила ведь она рано или поздно, – но понять этого не мог. Он знал только, что она куда-то уезжает, притом не на один день, потому что отвозит его к бабушке с дедушкой и не забирает на ночь, хотя обычно она забирала его на ночь домой, даже если спектакль заканчивался совсем поздно; не зря же бабушка укоряла ее, что он будто бы из-за этого не высыпается. А значит, для того чтобы победить свою тоску, мама куда-то уезжала из Москвы.
Феликс знал, что бабушка и дедушка относятся к этим маминым поездкам настороженно. Но и они не знали, куда она ездит, иначе Феликс непременно узнал бы от них об этом, потому что прислушивался в такие дни к их разговорам особенно внимательно.
– Мне кажется, мы просто прячем голову в песок, – сказал дедушка в один из таких маминых отъездов.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
