Книга Ангел-мечтатель - Ирина Буря

самое касается и башен — нашей сначала не было. Тогда была только одна башня — та, которую сейчас все относят к светлым, но принадлежала она отнюдь не им. В ней шел процесс творения, но со временем возникла надобность управлять всем созданным — и творчество переместилось в новую башню, чтобы не отвлекаться. Я даже начинаю думать, что вот тогда-то и возникла первая микроскопическая трещина, которая привела к глубочайшему разлому — мы разделили неразделимое: воображение и фантазия не реализуемы без методичного и кропотливого облечения их в материальную форму, а бездумное штампование одних и тех форм без свежей идеи в них убивает их содержание.

— Мне трудно с Вами не согласиться, — сделал я еще одну попытку перейти к насущным вопросам, — особенно в том, что светлая догма душит все живое. Но как Вы предлагаете преодолеть этот разлом?

— А вот это и есть вторая часть Вашего чрезвычайно верного вопроса! — снова пришел он в бурный восторг. — Здесь это невозможно. Мне кажется, Вы уже не разделяете целиком и полностью позицию нашей башни, и Вы отнюдь не одиноки — и то же самое можно сказать и о той, другой, Ваши светлые коллеги тому порука. Вы все являетесь центрами кристаллизации сопротивления сложившемуся положению вещей, и вы самым естественным образом притягиваетесь друг к другу, но этого недостаточно — здесь взаимная неприязнь и недоверие пустили уже слишком глубокие корни. Слияние противоположностей в единое исходное целое произойдет в том же мире, где Вы — по совершенно, казалось бы, необъяснимым, но отнюдь не случайным причинам — начали тесно сотрудничать с нашими дорогими соратниками, и где наконец-то обнаружился наш столь долгожданный союзник.

— И все же — кто это? — Гений столь стремительно вернулся к реальности, что у меня опять голова кругом пошла.

— А давайте я Вам его покажу! — придал он моей голове ускорение. — Только завтра, я думаю, на сегодня Вам уже картинок хватило, и Вы наверняка хотите их обдумать со всей присущей Вам скрупулезностью. Да и мне не мешало бы подготовиться, чтобы представить его в истинном свете. О, не знаю, как Вам, а мне уже не терпится — поверьте мне, это создание достойно самого пристального внимания. Но должен все же предупредить — Вас снова будут ждать сюрпризы.

Возвращаться к увиденному я однозначно не стал — те омерзительные сцены мне даже вспоминать было тошно, и обдумывать их было незачем: предательство остается предательством, каким бы причинами оно не оправдывалось.

Вместо этого я постоянно ловил себя на том, что вновь и вновь перебираю список участников той нашей единственной с Гением встречи на земле, пытаясь угадать, о ком он мог говорить с таким энтузиазмом, что не на шутку заразил им и меня. Зная его эксцентричность — это мог быть любой; рассуждая логически — не подходил никто. Одним словом, оставалось только ждать — благо, недолго.

Как выяснилось на следующий день, подготовился Гений более чем основательно. Он и раньше намекал мне, что придется слегка углубиться в историю земли, но увлекшись, очевидно, забыл добавить, что речь будет идти о ее предыстории.

Я имел о ней весьма поверхностное представление — как я уже упоминал, сама земля никогда меня особенно не интересовала — но даже мои скудные познания явно шли вразрез со всем, что я видел и слышал — на сей раз Гений сопровождал практически все картины своими комментариями.

Я всегда полагал, что земля развивалась постепенно — от низших форм жизни к высшим. Гений сначала завалил меня огромным количеством чертежей и эскизов различных ландшафтов: от пустынь до океанов и от горных массивов до джунглей между ними — и тут же продемонстрировал их воплощение в жизнь, из чего следовало, что все они и разрабатывались, и реализовывались примерно в одно время и параллельно.

Все эти места действительно казались настоящим туристическим раем — на любой вкус — и я только головой крутил, отгоняя дежавю: я нахожусь с офисе Марины и присутствую на презентации нового открытого ею направления — с показом самых выигрышных его видов и описанием его преимуществ перед обычными маршрутами.

Гений уже снова вернулся к эскизам — на сей раз представителей животного мира: как на земле, так и под водой и в воздухе. Некоторых из них я узнал — в частности, столь ненавистных мне собак, способных с легкостью выслеживать инвертированных ангелов, но, в целом, у меня сложилось впечатление, что фауна представлена на земле существенно большим количеством видов, чем содержали эскизы. Судя по всему, в реальной природе они начали адаптироваться к условиям жизни и мутировать, выйдя, не исключено, из-под контроля их создателя. Гений косвенно подтвердил мое предположение, бросив между делом, что некоторые животные были созданы просто из прихоти, и тут же досадливо крякнув, когда в его воспоминаниях, разворачивающихся в моем сознании, показался рой комаров.

Вот такой части в презентациях Марины никогда не было — она была абсолютно и совершенно равнодушна к любым животным, хотя описаниям особенно экзотических туров вовсе не помешало бы упоминание об опасностях, представляемых местной фауной.

Вскоре я отметил, что ни на одном эскизе — и, следовательно, и в реальной природе — мне до сих пор не попалось на глаза животное, хотя бы отдаленно напоминающее человекоподобную обезьяну, что вновь подрывало довольно распространенную на земле теорию эволюции. Другая же — не менее популярная там теория — утверждала, что первые люди были сотворены светлыми — и отброшены потом, как надоевшие игрушки, в сторону, когда их милосердные и любвеобильные создатели сочли их более недостойными своего внимания.

Не удержавшись, я спросил об этом Гения — мне эта теория всегда казалась ущербной, поскольку окажись она правдой, наши шансы отыскать среди потомства творений светлых хоть какие-то ростки живого сознания решительно свелись бы к нулю.

— Ни один проект не был создан той башней! — неожиданно резко ответил мне Гений. — Разумеется, первородные присутствовали и в этом — они всегда являлись неотъемлемой частью любого из них!

Если бы он не предупредил меня об этом, я бы — ни секунды не раздумывая — принял возникший в моем сознании эскиз за портрет типичного светлого. Мне был прекрасно знаком этот образ невинного херувима с глазами теленка — как бы противен он мне ни был, иногда приходилось принимать его, работая с особенно недалекими и экзальтированными представительницами человечества. И когда затем я мог, наконец, сбросить его — с невероятным облегчением и желанием лишний раз вымыть руки — вместе с ним меня