То и другое не лучшим образом характеризует специфику древнерусской образованности.
Важнейшим тормозящим обстоятельством было отсутствие на Руси университетов и частных платных школ, в т. ч. высших. Хотя в принципе всемирное православие вовсе не было противником светского образования. Между прочим, самым первым европейским университетом, основанным ещё Феодосием Вторым в 425 году, за 600 с лишним лет до Болонского университета, считается именно Константинопольская высшая школа.
Однако, как ни печально, но на образование в Древней Руси сей факт никак не повлиял, эту византийскую традицию наша страна не переняла, и даже отделений эллинской высшей школы в русских городах не было. Производство интеллигенции на Руси шло стихийно, от случая к случаю, самотеком, государство не принимало в нем никакого участия и не тратило ни копейки на просвещение своих подданных. Это положение вздумал было изменить Лжедмитрий Первый, который намеревался основать университет, а также «обещал повелеть учредить школы в городах и деревнях, подобно существующим повсеместно в Польше, дабы юношество, которое в Московии воспитывают глупо и невежественно, было направлено на путь истинный»[98]. Этому намерению не суждено было сбыться, и правительственная инициатива замерла еще почти на сто лет.
Зато нельзя никак пройти молчанием роль церковных сфер и особой русской ментальности в области взаимных отношений феномена интеллигенции с феноменом книги.
Приходится с сугубым вниманием отнестись к пессимистическому наблюдению, сделанному в коллективной монографии «Русская доктрина»: «Когда сегодня удивляются, почему Русь не пережила подъема, аналогичного Ренессансу и Эпохе географических открытий, забывают, что Русь переживала в этот момент свой подъем и вложила в монастыри столь же огромные средства, что Запад вложил в океанское мореплавание. Пока Запад осваивал Новый Свет, русские осваивали Небесный Иерусалим»[99].
Отличное наблюдение, просто гениальный тезис, но самоубийственное признание! Что подметил наблюдатель? Колоссальные русские инвестиции ни во что, в пустую мечту, омертвление капитала в чудовищном размере, в масштабах всей страны. А каким оказался итог этого? Мы на века сделались заложниками догоняющей модели развития, мы упустили свой шанс на Возрождение, утратили темп развития и вынуждены были, надрывая последние жилы, «догонять и перегонять Запад». И надорвались-таки, так и не догнав, и рухнули, «ломая крылья, теряя перья», на самое дно, а теперь вынуждены и далее все терять, все отдавать, выторговывая себе этим мирную передышку, ибо горе побежденным!
Поистине, естественная, «природная» религиозность русского национального сознания, доходящая до клерикализма, въевшаяся во все поры жизни общества, пропитавшая все клеточки допетровской русской мысли, оказалась по своей деструктивной силе сопоставима с татарским нашествием. Равно как и достопамятное засилие церковников, с их жесткой цензурой, в духовно-интеллектуальной сфере. Книжный репертуар домонгольской Руси формировался почти исключительно под религиозные потребности аудитории.
Как известно, ордынская власть покровительственно отнеслась к институту русской православной церкви и использовала ее как инструмент адаптации аборигенов к инородному владычеству, к игу. Диалектический парадокс состоит в том, что как сама по себе власть Орды, так и сопротивление игу, опиравшееся во многом на идею защиты православной веры от поганых, с двух сторон стимулировали упомянутый клерикализм. Таким образом, иго оставило русским в наследство двоякий ущерб: как непосредственно от татарского разорения, так и, опосредованно, от церковного тоталитаризма. Инерция процесса едва не привела в XVII веке к установлению теократии и к торжеству доктрины «священство выше царства». История русской книжности и русского образования до Петра Первого служит этим тезисам наглядной иллюстрацией.
Вышепоименованный вероцентризм дорого встал русскому народу.
Для очистки совести зададим себе первостепенной важности вопрос: может быть, русский народ зато освоил-таки Небесный Иерусалим? И тогда потери были не напрасны, а расходы оправданы?
Увы, на этот вопрос исчерпывающе ответила Октябрьская революция…
На фоне этих мрачных размышлений каким зловещим выглядит тот факт, что сегодня стремительно обнищавшая, расточившая свой экономический потенциал, накопленный чудовищными жертвами советского периода, Россия вновь сотнями и тысячами строит храмы и монастыри, тратя на то неслыханные суммы, но закрывая по причине нищеты НИИ и КБ, лишая пристойного содержания библиотеки и музеи, калеча свою систему образования, посадив на убогий паек интеллигенцию, отнимая у себя надежду на успех, на полноценное будущее!
«В настоящее время Русская Православная Церковь (РПЦ) насчитывает более 19 тыс. приходов, около 450 монастырей, являющихся ее духовными и культурными центрами, около 40 высших духовных школ — академий, семинарий, богословских институтов и университетов»[100]. Кто подсчитает, сколько средств, вынутых из карманов и без того ограбленной страны, отражает эта статистика?
Неужели история повторяется? Как будто вновь включился некий таинственный механизм самопожирания. Как будто мы вновь бежим по порочному кругу, из которого нет выхода…
И некоторые пытаются нас уверить, что русские — европейская нация!
Быть европеоидом еще не значит быть европейцем.
Но вернемся к истории русской школы. Пусть клерикальная по духу, она все же давала ученикам начатки знаний, развивала мышление русского народа. Как написано в книге «Стоглав» (собрание постановлений Стоглавого Собора, проходившего с участием Ивана IV и представителей Боярской думы в 1550–1551 годах): «А прежде сего училища бывали в Российском царствии, на Москве и в Великом Новограде, и по иным градам многие грамоте, писати и пети, и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы славны были во всей земле и до днесь».
Трудно сказать, до каких исторических глубин досягает эта характеристика, но по предыдущему повествованию о берестяных грамотах, эпиграфических памятниках и пр. мы можем предполагать, что высокий уровень элементарной грамотности стабильно поддерживался в Древней Руси на всем протяжении ее существования от начала кириллической письменности. В тексте «Стоглава» проскальзывает даже ностальгия по некоему «тогда», когда грамотных «было много».
Мы знаем вполне достоверно, что грамотность и книжность не была сословной привилегией феодальной знати. Иван Калита, например, не имел своей библиотеки; Дмитрий Донской, как указывает летопись, был «книгам не учен». Были, однако, и князья-библиофилы, начиная с Ярослава Мудрого (среди них сыновья Дмитрия Донского Юрий Звенигородский и Галицкий, Андрей Можайский и Белозерский, за книжные знания получивший похвалу св. Кирилла Белозерского; двоюродный брат того же Дмитрия Владимир Андреевич Храбрый владел собственной библиотекой, и т. д.).
