72. Первый поцелуй
Однажды теплым весенним деньком мы с другом детства Семой проходили мимо бывшего кинотеатра «София» в Измайлово. Его как раз незадолго перед тем снесли. Остановились, созерцаем руины.
А Сема вместо того, чтобы поддержать ностальгически накренившегося товарища, возьми да ляпни:
«Слушай, Батлук, мы недавно проходили мимо твоего разрушенного детского сада, и тогда ты мне втирал, что ты там первый раз поцеловал девочку. Ты определись уже».
Черствый сухарь, как все мужики.
Что я могу поделать, если мой первый поцелуй так и преследуют разрушения.
73. Красные гиганты
Я всегда подозрительно относился к формату встречи выпускников. Все эти мушкетеры двадцать лет спустя, хромой Д’Артаньян, спившийся Атос, Арамис с тремя ипотеками… Соберутся скукоженные сухофрукты и давай вспоминать, как они висели на деревьях в саду молодости.
Один мой приятель рассказывал, как он ходил на встречу одноклассников. Встреча проходила в банкетном зале ресторана. В ресторане оказалось несколько банкетных залов, все заполнены. Он их обошел и своих не нашел. Подумал, что встреча в последний момент отменилась, и ушел. А встреча не отменилась. Его одноклассники сидели в одном из залов, куда он заглядывал. Просто приятель никого не узнал. И его никто. Хотя с некоторыми в юности он целовался в щеки.
Но однажды я все-таки изменил своим принципам и пошел. На встречу одноклассников.
Шел я туда в смешанных чувствах. Со многими я не виделся очень давно, лет двадцать, как истинный мушкетер.
В итоге сухофруктом из всех собравшихся одноклассников оказался только один человек. Я.
Все остальные – девушки, любимая учительница и даже мои ровесники мальчики – выглядели ровно так же, как я их оставил в своей памяти за школьной скамьей. То есть молодыми и прекрасными. Как будто их заморозили в криокамере, как Сталлоне в фильме «Разрушитель», и выпустили за пять минут до нашей встречи в районе станции метро «Семеновская».
Я их всех немедленно искренне возненавидел за то, что на их фоне я сразу стал выглядеть как герой знаменитого стихотворения «клен ты мой опавший, клен заиндевелый». О чем я им сразу и прошелестел.
По пути на это собрание я с горьким привкусом прокручивал в голове сценарий посиделок, при котором через полчаса после их начала люди один за другим станут спешить домой, под разными предлогами, вроде «ой, кажется, у меня молоко убежало, до встречи через двадцать лет».
В результате мы засиделись до четырех утра. Было совершенно очевидно, что мы не хотели отпускать друг друга. Понимая, что, возможно, отпускаем друг друга еще на двадцать лет. А при плохом раскладе – и на гораздо больший срок. На катастрофически больший.
Я сидел среди ребят и не мог разобраться в этом эффекте. За первые полчаса, в течение которых, как я предполагал, мы должны были разбежаться с постными лицами, моя душа поднялась на лифте с нулевого этажа смутных воспоминаний об этих людях на вершину небоскреба любви к ним.
И я не пью. Да и если бы даже пил, за полчаса накидаться до небоскреба любви – не тривиальная задачка.
И я понял, что она, эта любовь, всегда была там все прошедшие годы.
До того вечера я свято верил в то, что живу в коперниканской системе мира: моя планета гордо и самодостаточно вращается вокруг Солнца по своей орбите.
На встрече открылось другое. На самом деле я жил по древней мифологии. И моя гордая и самодостаточная планета покоилась на слонах. На невидимых слонах. На невидимых слонах тех людей, которые однажды пришли в мою жизнь и наполнили ее и остались в ней навсегда, о чем я в своей гордости и самодостаточности совсем забыл. Эти люди – звезды, красные гиганты, чья значительность в моем космосе не уменьшается от удаления от них.
Все они, эти слоны, тихие труженики моего счастья, не дают моей планете сорваться с резьбы орбиты и улететь в межзвездную черноту, незримо поддерживая меня громадиной своего существования.
Заключение
Я точно помню момент своего взросления. Это случилось именно одномоментно, секунда – и скомканный кокон ребенка лежит под ногами.
Мне было шесть. Я проходил мимо трансформаторной будки неподалеку от дома, и тут что-то щелкнуло. Словно кто-то включил надо мной свет. Или, наоборот, выключил. Словно чья-то теплая рука опустила меня на землю, и я пошел ковылять сам. А земля под ногами твердая и холодная.
С того момента и дальше я помню все. До него – тишина глубокого космоса.
Я потом часто мысленно подходил к той двери, захлопнувшейся навсегда у трансформаторной будки. Прислушивался.
Меня не покидало щемящее чувство, будто я оставил в замке ключ. С обратной стороны.