Скука наполняет члены самоубийцы до краев, и он слышит острое желание расчесать в кровь тело. Весь тканевый материал, доступный рукам, превращается в веревочное целое, кроме покрывала, которое не удается порвать и приходится использовать целиком. Закрепившись в изголовье кровати, Родик мечет самодельный канат вниз и, уже не силах смотреть на влюбленное лицо маски, не говоря ни слова, соскальзывает вниз.
— Если ты не вернешься через пять минут, — слышит он себе вслед, — я отвяжу тебя. — Голос маски подтверждает, что она не шутит.
Ткань в ладонях заканчивается мгновенно, вокруг все та же тьма, при которой глаза бесполезны. Глянув вверх, самоубийца едва различает призрачное беление простыни, но кровати не видно. Выбор невелик: назад в вечность или вниз в неизвестность, а время на размышление ограничено пятью минутами. На память приходит зажигалка, чей звук так и не был услышан, в темноте проступает лицо маски, которое до смерти надоело самоубийце.
Он отпускает одну руку, второй крепко держась за заветный простынный кончик.
«…вот с таких пор и начинают нравиться окна…»
Чернь манит, словно человеческим голосом. Родик не думает долго. В конце концов падения и полеты — в какой-то степени его стихия.
Пальцы разжимаются, сердце подлетает к горлу.
Некоторое время будто ничего не происходит, наш герой перестает даже понимать — летит он или нет.
Ощутимо холодает.
Мрак начинает разжижаться на глазах, что становятся способны исполнять свою функцию.
Родик убеждается, что летит камнем вниз, руки его истерично цепляются за воздух, паника взрыхляет без того нервное мясо мозга.
«...не цепляйся…» — подсказывает кто-то.
На секунду Родик замирает, так как голос знаком. Но он слишком напуган, чтобы распознать владельца голоса.
«...просто лети...» — подсказывает он.
Самоубийца взмахивает руками так, как если бы имел крылья, взмахивает уверенно и широко, раз за разом усиливая силу взмаха. Падение резко замедляется, становится возможным оглядеться, и оказывается, что тело нашего героя мелко дрожит в словно нарисованном небе. Внизу темнеют крыши домов, это высотные дома, но наш герой машет руками гораздо выше их.
«...не маши руками...» — хохочет кто-то невидимый рядом.
Более того, самоубийца уже знает, кто это.
Он перестает дергать руками, которые отчетливо занемели, но падения не происходит. Лишь ветер шелестит бинтами, и странное тонкое предчувствие, как игла, пронизывает тело.
Под ногами нет ничего, от этого внутренности пробирает дрожь, руки безумно щупают воздух, тщась найти в нем твердые частицы.
Холодно, ледяные потоки накатывают, точно волны, — следующий холоднее предыдущего.
«...как тебе крылышки?» — рисуется из небесной сини Сашка, она абсолютно нага, смертельно хороша, а тонкий рот несет на себе кровавый цвет помады. За спиной горят переливчатой прозрачностью большие стрекозиные крылья. Они мелко дрожат, благодаря чему бестия не только не падает, но и чертит между облаками сложные фигуры.
«...идут тебе...» — не раскрывая рта, отвечает Родик.
За своей спиной он замечает такие же крылья. Почти неразличимые, но солнечные и ослепительные, словно собранные из чистейшей мозаики цвета слезы, дрожащие в синхронной истоме, благодаря которой самоубийца понимает, что может летать.
Он взвивает ввысь, едва не столкнувшись с большой загадочной птицей, чье поразительно умное лицо напоминает ему человеческое. Последние бинты опадают с его тела, и наш герой оказывается наг.
Становится еще холоднее, тело немеет, а Сашка неумолимо догоняет, хохоча и красуясь, хотя он и пытается оторваться.
«…где я?» — спрашивает Родик, тормозя в воздухе и поворачиваясь к ней лицом. Кровавые губы оставляют след на его лице, хотя он пытается уклониться от поцелуя. Сашка очень ловко оказывается за его спиной, хватается руками за крылья, парализуя их замечательное шевеление.
Два голых стройных молодых тела с жуткой красотой и скоростью летят вниз. При этом она беспрерывно целует его короткими, острыми поцелуями, схватив так, что он почти не может оказывать сопротивление. Тем не менее Родик отчаянно пытается вырваться.
«...в моей голове, тварь...» — зло говорит она ему в лицо, и слова эти обжигают его так, что появляется стойкое ощущение, что лица больше нет.
Резким рывком Родик все же освобождается.
Крылья вновь ударяются в синхронную дрожь, и на уровне крыш высоток самоубийца пытается упорхнуть спиной вперед, не выпуская из поля глаз бесстыдную фурию.
«...нечего мне тут делать...» — зло выплевывает он в ее сторону.
Лицо ее становится страшным, металлическим, рот исчезает.
«...я уберу тебя отсюда...» — в руках ее появляется металлическая трубочка.
Прежде чем Родик успевает что-либо осмыслить, она приставляет ее ко рту. Через секундное надутие щек в сторону прыгуна отправляется стремительный металлический шарик. Его идеально круглое и неуловимо маленькое шустрое тело беззвучно проносится над плечом самоубийцы и в мелкую крошку разносит левое крыло.
Единение с небом нарушается, Родика швыряет в сторону и вниз. Он вновь начинает истерично ловить воздух, который совершенно ему не дается.
«…я убью тебя…» — слышит он ледяной и такой близкий шепот в самое ухо, от этого делается больно. Сашка налетает откуда-то сбоку и бесшумным плевком разметает в прозрачную пыль правое крыло.
Небо становится чужим.
Оно отвергает тело Родика, что с диким воплем устремляет вниз, теряя из виду голую убийцу, перестав чувствовать что-либо, кроме падения и холода.
Опять лишь кричащий ветер наполняет волосы самоубийцы легкомысленной лаской.
Сердце не бьется, оно замерло от страха и ожидания. Мысли же, наоборот, фонтанируют внутри головы, скоропалительно перемалывая все, что было и что могло быть. Руки точно ловят воздух, предательски надеясь найти что-либо, что не будет утекать сквозь пальцы. Кожа не чувствует дождя, точно капли летят мимо, будто эта кожа уже не материальна для этого мира.
Внизу — парк, полный еще зеленой травы. Он гораздо дружелюбнее, нежели суровое лицо асфальта, распростершегося на многие километры вокруг, хотя это нелегкая физика для тела, падающего с высоты девятого этажа…
Точно не наяву в голове появляется голос маски:
— Чтобы выбраться, не надо было прыгать в окно, — сухо произносит он. — Надо было просто залезть под одеяло. Оно не случайно было таким черным, как то место, где мы висели. Если залезть под одеяло и ползти, как я сделала, ты через некоторое время оказываешься там, где заснул.
«…кевин кваазен кевин кваазен геквакен гек-вокен…»
