— Ну, мне кажется, Коко видел во мне свой… идеал, — заговорила Калиста, осторожно подбирая слова. — Он прочел много книг и очень любил стихи. Иногда он читал мне наизусть свои любимые стихотворения, и всегда их героем был человек, томящийся мечтою о недостижимом… о чем-то, что открылось его сердцу, о прекрасном образе, который он носит в своей душе… но который — он знает — ему никогда не суждено найти в жизни.
— Так, значит, вы считаете, что для этого самого Коко вы были тем недостижимым образом, который он хотел найти?
Калиста ничего не ответила.
Она отвернулась к окну, глядя, как льется через него в комнату золотистый солнечный свет.
— Я, кажется, задал вам вопрос, — нетерпеливо повторил граф.
— Я не знала до сих пор, как это больно… причинять боль другим, — прошептала девушка. — Когда я прощалась с Коко, после того как он привез вас сюда, боль в его глазах была… почти невыносимой.
— Он привез меня сюда? — переспросил граф.
— А каким образом, как вы думаете, я могла увезти вас оттуда? Я же знала, что Мандзани, как только придет в себя, набросится на вас, чтобы убить.
— А почему он потерял сознание?
— Потому что я ударила его в затылок столбиком от палатки.
Граф недоверчиво посмотрел на нее.
— Когда он сбил вас с ног, — стала объяснять Калиста, — он начал было добивать вас кулаками и ногами. Мандзани всегда такой — когда он приходит в бешенство, он просто себя не помнит от ярости и может запросто избить человека до полусмерти.
— И вы сделали так, что он потерял сознание?
— Я… у меня был железный столбик от палатки, я держала его в своем фургончике.
— Для чего?
В глазах ее что-то сверкнуло.
— Я… боялась, — не сразу ответила Калиста.
— Кого? Его?
— Да… Накануне того дня, ночью, он пытался ворваться ко мне в фургончик. Правда, я закрыла дверь на засов, но он был не слишком крепкий, и ему ничего не стоило сломать его и… войти. Помолчав, граф с горечью произнес:
— Так, значит, клоун спас вас, сделал то, на что я оказался не способен…
— Я сделала это сама! — возразила Калиста. — Главная трудность состояла в том, чтобы увезти вас оттуда. Коко нашел и привел вашу лошадь, и мы, с помощью мальчика, который сторожил Ореста, усадили вас в седло. Потом Коко сел сзади и поддерживал вас всю дорогу, пока мы не доехали до этой гостиницы.
— Полагаю, мне следовало бы поблагодарить его, — холодно заметил граф.
— Ему не нужна ваша благодарность, — сказала девушка. — Он сделал это для меня.
— Ну еще бы! — Не сводя глаз с лица Калисты, граф продолжал:
— Вероятно, первый раз в вашей жизни случилось так, что какой-то мужчина влюбился в вас, или, по крайней мере, вы впервые узнали об этом. Что вы почувствовали?
Калиста отнеслась к этому вопросу так, будто он имел какой-то общий, отвлеченный смысл.
— Думаю, я почувствовала… себя польщенной, мне было очень приятно, — произнесла она не сразу. — И в то же время мне было очень грустно и жалко его. Мне было жаль, что я должна причинить ему боль.
— Вы с самого начала были уверены, что вам придется сделать именно это? — спросил граф. — Или, может быть, вначале вы думали, что могли бы ответить на его любовь?
— Нет, у меня не было таких мыслей, но вовсе не потому, что он был клоуном, — ответила Калиста. — Коко был сыном французского акробата, или как это у них там называется во Франции, и сын согласился работать в цирке. Она слегка вздохнула. — Но отец Коко был грубый, жестокий человек, иногда он даже бил его мать. Потом он начал избивать ее постоянно, и как-то раз Коко не выдержал, бросился на него и нанес ему страшную, почти смертельную рану!
— Похоже, характер у него не лучше, чем у вашего второго обожателя! — саркастически усмехнулся граф.
— Коко только защищал свою мать, — быстро возразила Калиста. — На самом деле он очень спокойный, милый юноша с душой поэта. Когда он увидел, что отец серьезно ранен, то понял, что ему нельзя больше оставаться дома. И он бежал, намереваясь поступить на сцену.
Девушка снова вздохнула.
— Он рассказывал мне, как кочевал из одного театра в другой, но все безуспешно; тогда он решил присоединиться к какой-нибудь цирковой труппе. Проработав год во Франции, он услышал, что группа артистов едет со своим номером в Англию, в цирк Великого Карно, и решил поехать с ними. Он прекрасный артист, и Босс его очень ценит.
— Как и вы, — заметил граф. Калиста сделала какой-то неопределенный жест.
— Он образованный, культурный человек, в отличие от большинства других артистов цирка, — многие из них не умеют ни читать, ни писать. Мне кажется, между нами неизбежно должно было найтись что-то общее.
— К тому же не надо забывать, что вы очаровательная молодая девушка, — сказал граф, и снова в его голосе прозвучала ирония.
— У меня такое чувство, что вы осуждаете меня, — заметила Калиста, немного помолчав. — Я не виновата, что Коко полюбил меня или что Мандзани обратил на меня внимание.
— Не виноваты? А кто виноват, что вы вообще очутились в цирке? Вы представляете себе, что могло бы случиться, останься вы там чуть подольше? — Калиста ничего не ответила, и граф продолжал:
— Может быть, вы воображаете, что этот поэтический Коко спас бы вас от Мандзани?
По выражению ее лица он догадался, что она уже думала об этом раньше.
— Мне никогда не приходило в голову… что могут возникнуть… неприятности такого рода, — пробормотала она с запинкой. — Когда Босс предложил мне остаться и выступать в его цирке вместе с Кентавром, я подумала, что само Небо послало мне этот выход; это была возможность зарабатывать деньги и жить самостоятельно, не возвращаясь к маме. — Она взглянула на графа с упреком. — Мама никогда бы не нашла меня. Не понимаю, зачем вам надо было вмешиваться?
— Неужели вы все еще так наивны, что не понимаете, как вовремя я появился? Меня просто Бог послал! — воскликнул граф. — Вы представляете себе хоть немного, чего добивался от вас Мандзани?
— Он предложил мне… жить с ним, как… как будто я его жена, — неуверенно проговорила Калиста, — а этого я никогда бы не смогла сделать, потому что он… был мне противен!
— А что бы вы сделали? Разве у вас был выбор? Глаза ее заблестели, а лицо страшно побледнело, когда она заговорила:
— Пока я жила дома, я всегда думала, что могу… позаботиться о себе, что я вполне могу прожить одна, без посторонней помощи, но это оказалось так… страшно… быть совершенно одной, без всякой поддержки.
— Больше с вами такого никогда не случится, — твердо сказал граф, — и, мне кажется, Калиста, что когда вы будете читать благодарственные молитвы, — а я полагаю, вы обязательно сделаете это, — вы должны поблагодарить Бога за то, что он спас вас, позволив вам избежать всех опасностей, и что этот печальный период вашей жизни остался позади!
