Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
— Я родился в Москве в 1934 году.
— Благодарю вас. Еще вопрос: вы курите фирменные сигареты, табак. Скажите, где вы все это…
— Я родился в Москве в 1934 году.
— Когда?
— В Москве.
— Где?
— В 1934 году.
Наше долголетие заключается в том, что мы можем и умеем друг от друга отдыхать и не сильно уставать при этом вместе».
Разные характеры
Надо заметить, что Шура всегда был в лучшем положении, чем я. Ведь он старше меня на два года. Поэтому он для меня был уважаемым человеком даже тогда, когда мы только познакомились (мне было 11 лет, ему — 13). Я его слушался, для меня он всегда был прав. Так это и продолжается всю нашу жизнь.
В доме, в котором я до сих пор живу, на первом этаже жила семья народного артиста СССР Дмитрия Журавлева, знаменитого чтеца. Он всегда собирал у себя ребят на Новый год и другие праздники. К Журавлевым приходили фантастические люди — актеры, режиссеры, музыканты. И они, мэтры, участвовали в представлениях, которые ставил 14-летний Шурик Ширвиндт. В нем режиссерское начало живет с детства. Мы вместе окончили театральное училище, попали в один театр — имени Ленинского комсомола. Потом и Анатолий Папанов, и Андрюшка Миронов много лет «тянули» нас в Театр сатиры: «Ребята, переходите к нам!» И наконец-то — сначала я, а потом и Шура (хотя почему-то в народе считается, что в обратной последовательности — мы перешли в «Сатиру».
Как мы не надоели друг другу? Все-таки мы видимся не каждый день, живем не в одной квартире, и у нас совершенно разные характеры. Шура, например, всю жизнь прожил со своей супругой Натальей Николаевной. А я женился трижды. Тут я его обошел.
Со своей женой, архитектором Натальей Белоусовой, Александр Ширвиндт прожил больше 60 лет. Когда интересующиеся пытаются уточнить, почему так долго, а заодно и объяснить, что такое постоянство уже немодно, Александр Анатольевич говорит, что «жен на старости лет не меняет».
— Все эти силиконы — это химия, — говорит Ширвиндт. — А я люблю натуральный продукт. Пусть он уже не очень свежий, зато я буду знать, что он выращен в огороде, а не в химической лаборатории. Меня покойная Люся Гурченко как-то заставила челюсть сделать — для голливудской улыбки. Мы с ней снимались в фильме «Аплодисменты, аплодисменты…».
Она сказала: «Все, я сниматься с тобой не буду, езжай делать челюсть!» А ей нельзя было ни в чем отказать — при ее-то напоре. В общем, она меня дожала. Я и поехал. Делали мне челюсть не у дантистов, а в мастерской на «Мосфильме». Залили в рот самосвал бетона — я чуть не задохнулся. А потом слепили страшную белую челюсть каких-то лошадиных размеров… Я приехал в Ленинград, воткнул ее в рот и спросил Люсю: «Ну, ты шовольна? Я шепель шкашать нишего не могу». А она: «Зато как выглядишь!»
Чувство юмора
Еще Александр Анатольевич известен тем, что великолепно умеет веселить окружающих с каменным выражением лица. Говорят, что, когда его мама потеряла зрение, Александр Анатольевич частенько говорил ей: «Мама, не переживай. Ну совершенно не на что смотреть».
В спектакле «Ревизор» (1972)
Чувство юмора Шуре помогает всю жизнь. И не только ему. Порой он своими шутками приободрял тех, у кого произошло что-то нехорошее. Откуда у него это? У Шуры были необыкновенно талантливые родители. Папа был изумительным скрипачом, а мама — урожденная одесситка, редактор филармонии. Она устраивала знаменитые концерты в Колонном зале, где участвовали великие мастера МХАТа, Малого театра, вахтанговцы. Так вот, у Шуриной мамы иногда проскальзывал тот железный взгляд, который потом усвоил и Александр Анатольевич. Он что-то говорит, не улыбается, но все чувствуют, что он переполнен юмором. Такой подход к проштрафившимся подчиненным иногда действует сильнее, чем выговор. Иногда Шура таким образом общался и с высокими чинами, чтобы обойти препоны цензуры.
Однажды, поехав на гастроли, мы решили разыграть всю труппу. Театр прибыл в один из уездных городов. Сидя в гримерке, мы с Ширвиндтом принялись громко пререкаться: «Что же мы так опростоволосились? Надо было несколько штук покупать!» — «Да это все ты, сам сказал: «Зачем?». Слово за слово, гример заинтересовался и как бы невзначай спросил артистов, что же они не поделили.
И услышал — под страшным секретом! — что в этом заштатном городишке артисты наткнулись на магазин с контрабандными замшевыми пиджаками. Конечно, гример захотел узнать, где же дают такое добро. Мы продиктовали ему адрес. Через 10 минут уже вся труппа знала, где можно затовариться замшевой контрабандой. Но, когда покупатели на перекладных прибыли на место назначения, выяснилось, что магазин там действительно имеется, но продают в нем не заграничные пиджаки, а… керосин.
Часто отдыхали с женами, Шурка брал и внуков в астраханские места — там можно было совершенно спокойно всей семьей прожить на одной только рыбе. Под Астраханью мы все жили в палатках. Вместо электричества использовали свечки или керосиновые лампы. Шура иногда забывал погасить свою лампу, и на свет в палатку собирался рой всевозможных насекомых. А следом в палатку заползали огромные жабы, ящерицы, чтобы полакомиться этим налетевшим разнообразием. На Шурку же прыгала одна большущая лягушка. Он называл ее Розой. Мы все тоже были с ней знакомы. Шура ее никогда не обижал. Мы там жили две недели, и она приходила почти каждый день, потому что понимала: Александр Анатольевич ее накормит. Шурка с ней очень дружил. Если она у него засыпала на груди, он просыпался, брал фонарик и шел к речке, чтобы выпустить Розу на волю.
Говорит Александр Анатольевич Ширвиндт, актер театра и кино, театральный режиссер и драматург, народный артист РСФСР, художественный руководитель Московского академического театра сатиры:
«Я мог бы целую книгу о Державине написать самостоятельно, но так как он уже пишет сам, да еще и помогают такие опытные, антисклеротические члены семьи, как Роксаночка и сестра Аня, а также дети, внуки и племянники, я вынужден быть очень аскетичным в своих высказываниях. Хотя это невероятно сложно. Дело в том, что наша совместная с Державиным биография уже зашкаливает за 70 лет (это устрашающие сроки!), и все труднее вычленять «что-то для печати» из этой огромной биографии.
Конкретно же здесь и сейчас я хотел бы выразить одну очень важную для меня эмоцию. Всю жизнь, где бы мы с Мишей ни были — на эстраде, в театре, в кино, в капустниках, в застолье, на рыбалке, среди друзей или среди врагов, среди чиновников или среди президентов… — всю жизнь так или иначе Михал Михалыч всерьез или в шутку, акцентированно или походя утверждал, что именно он из нас двоих — молодой. Он никогда не забывал невзначай напомнить окружающим, что младше меня на два года. И вот эта самая история, что он молодой, а я старый, длилась 70 лет. Слава богу, сейчас, когда ему исполнилось 80, он перестал быть молодым, а стал моим ровесником. И теперь из этой вечной сноски о том, что он молодой, а я старый, как-то выветрился смысл. Мы сравнялись. Никакого преимущества у Державина передо мной (в молодцеватости, голубоглазости, обаянии юношеской неискушенности и желторотости) не стало. Теперь я счастлив, потому что пребывать все время под гнетом опытности, «старчества» при молодом партнере, практически пацане, всегда было очень трудно. И чревато комплексами. Ну еще бы! С детства человек орал, что он молодой, а я старый — вот и созрело у меня такое «благодарственное посвящение» для книги мемуаров наконец-то зрелого и умудренного автора.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
