Вчера они ужинали в «Девичьем бушоне», на улице Сержан-Бландан, рядом с площадью Сатоне́. Это место создали Изабель и Лора, две молодые хранительницы лионских традиций, о которых Лора Гренадье слышала, но раньше не находила времени, чтобы с ними встретиться. А ведь это симпатичное заведение наверняка пригодится для ближайшего номера. Пако воспользовался этим, чтобы сделать несколько «атмосферных» снимков: старый радиоприемник, холодильник с деревянной обшивкой, жестяная кухонная утварь, глубокие медные сковороды, своды дальнего зала из песчаника. Он снял крупным планом под обрез послевоенную рекламную афишу: «Вина Франции — Радость — Здоровье — Надежда», где сияла улыбкой веселая сборщица винограда в соломенной шляпе, гордо несущая корзину с черными и белыми гроздьями.
Он поиграл также с радужной прозрачностью тарелок и с красными квадратами клетчатых салфеток, стараясь как можно ближе запечатлеть текстуру ткани. Возможно, эти снимки и не будут опубликованы, но ему нравилось пробовать новые подходы. Затем он убрал фотоаппарат в свой рюкзак и начал уплетать закуски, состоявшие из разнообразных салатиков: чечевица с мелкими овощами, свекла с копченой селедкой и укропом под малиновым уксусом, смесь из листьев салата разных сортов с ароматическими травами, пересыпанная черносливом и кусочками сала.
Тем временем, как повелось, Лора беседовала с хозяйками бушона, стараясь не мешать обслуживанию. Отведав веррин[54] с дивным велуте́[55] из сельдерея с ореховым маслом, она присоединилась к своему ассистенту, чтобы приступить к «основному блюду», не отвлекаясь на закуски, и выбрала телячьи почки в сливках со шпинатом, а Пако после долгого колебания соблазнился хрустящим конвертиком из слоеного теста с начинкой из кровяной колбасы с картошкой; впрочем, тотчас же пожалев, что не выбрал коломбо[56] из свиных щек. Трапезу сопровождал моргон[57] с риготом[58], под тем предлогом, что надо же было подо что-то прикончить бутылку.
Они вернулись заметно навеселе, впрочем, и не совсем пьяные, оставив позади себя церковь Сен-Низье и двигаясь по набережным медленным осторожным шагом в сторону площади Целестинцев.
Ночь была коротка, а ритуал утреннего кофе затягивался чуть не до бесконечности между едва подавленными зевками. Лора постановила, что они позавтракают где-нибудь в городе, чтобы покончить наконец с ватной, обволакивающей негой гостиницы.
Но тут в бар прихрамывая вошел какой-то приземистый старичок, кутавшийся в великоватую для его хилых плеч вельветовую куртку, направился прямиком к стойке и облокотился о нее. Кивнул вместо приветствия своему соседу, человеку явно того же возраста, краснощекому и с выпирающим из-под слишком короткого жилета пузом.
— С запада дует, — сказал хромой, шмыгнув носом. — Гадость. Небось весь проходняк вымочит!
— Привет, папаша Гамбий, что будете? — спросил его официант.
— Дай-ка мне кофе по-советски!
— А тебе, папаша Бамбан? Как всегда?
— Да, кофе по-бельгийски! — ответил в свой черед пузатый старикан, чьи замедленные движения допускали мысль, что эта порция у него уже не первая.
Официант налил бокал красного божоле и кружку бочкового пива.
— Мандрен сегодня ночью загнулся! — вдруг заявил папаша Гамбий, вытирая нос рукавом.
— Жиль?
— А я тебе что толкую, пацан[59]?.. Жиль Мандрен!
— Да ну?! Гонишь, поди?
Лора и Пако вздрогнули, внезапно проснувшись. Оба побледнели. Их хмурые взгляды встретились, притом что они не обменялись ни одним словом.
— На улице Мерсьер народу тьма-тьмущая… — продолжил папаша Гамбий, отхлебнув глоток красного. — Легавые повсюду!.. Поутру мусорщики как раз за своей помойкой приперлись, глядь, а задняя-то дверь открыта, ну и нашли его…
— Он уж окоченел небось? — поинтересовался папаша Бамбан.
— Это как пить дать. На полу валялся… От такой затрещины не очухаешься — черепок всмятку… Бедняга. Так ему еще здоровенный пластиковый мешок на башку напялили, чтобы он задохся…
— Что-нибудь сперли? Ну, лопатник там, бабло из кассы… как у Тевене той ночью?
— Пацан, который это устроил, свое дело знает, это тебе не доходяга какой-нибудь. Наполовину ничего не делает.
— Что за паскудство! Хотя бывает и хуже… Мандрен-то копыта откинул и небось даже пикнуть не успел.
— Тут ты прав, так иногда даже лучше… — заметил Гамбий. — Я только одно знаю: щас все начнут трепать об этом что ни попадя, наврут с три короба…
— Это не по моей части, я сплетни распускать не люблю… Но не нравится мне, что двух наших из-за каких-то бабок грохнули.
— Наверняка весь город развоняется… А у кого кишка потоньше, обделаются с перепугу!
— Да уж, паскудство так паскудство! — проворчал папаша Бамбан, допивая остатки пива.
— Ну, пока, я отчаливаю, — бросил хромой зычно, — горло промочил, и будет!
— Да ладно тебе ломаться, прямо как девка… Давай еще по одной!
— А я тебе говорю: хватит языком чесать… Поканал я.
— Хоть бы дождь переждал. Вымокнешь ведь!
— Плевать, — ответил Гамбий, пожав плечами.
И заковылял к двустворчатой стеклянной двери, не обращая внимания на капли дождя, уже усеявшие пятнами тротуар.
Папаша Бамбан заказал следующую кружку пива, вяло толкнув пустую по барной стойке. Лора сидела как громом пораженная — рот приоткрыт, чрезвычайно бледное лицо, обведенные серой тенью глаза.
— Ты понял то же самое, что и я? — прошелестела она.
— Боюсь, что да, — ответил Пако, качая головой. Вид у него при этом был озадаченный.
— Вчера утром Жером… Сегодня Жиль… — пробормотала Лора, подрагивая подбородком. — Это… это…
— Отстой, — сказал Пако, не очень-то зная, подобает ли так говорить в подобных случаях. — Полный отстой!
Лора глубоко вздохнула, выпрямилась, закрыла ладонями бескровные губы и зажмурилась. Она сидела так довольно долго. Фотограф искоса наблюдал за ней, не осмеливаясь ни прямо посмотреть, ни пошевелиться.
