Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
В 1943 году, когда мир нуждался в поддержке и воодушевлении, Райман сдал свою площадку в аренду местной радиостанции для выступлений по субботним вечерам. Шоу «Гранд Ол’ Опри» проводилось здесь в течение тридцати лет. Хэнк Уильямс, Пэтси Клайн, Джонни Кэш… даже Элвис. Все они выступали здесь. — Он постучал указательным пальцем по приборной доске. — К 1974 году шоу «Опри» переросло «Скинию» и переехало в другое место; разумеется, Сэм Джонс к тому времени уже давно умер.
Двадцать лет «Скиния» простояла запертой. Она начала гнить, крыша протекала. Я проникал туда через черный ход и ходил внутри среди запаха плесени и гниющего дерева. Я надеялся услышать эхо великих голосов, но слышал только голубей. Я поднимался на священную сцену, смотрел на ряды пустых мест и гадал, что в мире пошло не так, если пришлось избавиться от чего-то такого хорошего и правильного.
Он вздохнул.
— Наконец музыканты собрали деньги и заново открыли «Райман». Теперь здесь играют разные люди. Некоторые заслуживают этой сцены, другие — нет. Но еще не так давно люди стояли на этой сцене и пели песню, которая была не о них. Это было нечто прекрасное, соединявшее людей. Мне хочется думать, что еще есть люди, которые могут это сделать, потому что такая песня — это нечто особенное. Подобные люди рождаются не часто.
В тот вечер я сидел на балконе вместе с Риггсом и пытался скрыть слезы. Отцу бы это понравилось.
Когда мы выходили после представления, Риггс представил меня одной женщине:
— Джен, это Купер О’Коннор. Проходит под именем Куп, но если ты лучше познакомишься с ним, он разрешит называть себя Пег по причине, которую я до сих пор не понимаю.
Мы обменялись рукопожатием, и Риггс продолжил:
— Он работает со мной и живет над моей лавкой. Он честный малый, очень способный работник и может оказаться для тебя полезным.
На следующий день, когда мне исполнилось девятнадцать лет, я стал работать по вечерам в «Раймане».
Я начал трудиться в сценической бригаде. Мы разбирали одни декорации, чтобы поставить другие для следующего вечернего представления, и дело часто затягивалось далеко за полночь. Много раз у меня оставалось лишь два-три часа на сон, прежде чем Риггс открывал свой магазин.
Работа с Риггсом имела для меня еще одну выгодную сторону. Он был широко известен, имел процветающий бизнес, и в результате через его руки проходило много величайших гитар, на которых мне приходилось играть. «Мартин», «Гибсон», «Тейлор», «Коллинз».
Я по-настоящему влюбился в гитару ручной работы «Макферсон», но с учетом того, что цена на эти инструменты начиналась от семи тысяч долларов, я лишь любовался ими издалека. Дизайн «Макферсона» был создан инженерным гением, который сместил в сторону резонаторное отверстие. У большинства гитар резонаторное отверстие находится посередине, прямо под струнами. Но сам Макферсон утверждал, что центральное расположение заметно снижает резонанс, поэтому сместил отверстие в сторону, увеличив резонирующую поверхность верхней крышки.
Он также совершил другую перемену, решительно отличавшую его гитары от всех остальных, а именно сделал консольный гриф. У большинства гитар гриф соединен с корпусом в «ласточкин хвост», но Макферсон говорил, что это глушит звук. Почему бы не навесить гриф над корпусом для более свободного движения звука и лучшего резонанса? Это сработало. В результате получалась одна из наиболее мелодичных, звонких и певучих гитар, на которых мне приходилось играть. Она как будто обладала собственным голосом. Многие из тех, кто играет в стиле блюграсс, не очень любят «Макферсон» из-за слишком сильного резонанса. Им нужно, чтобы сыгранная нота поскорее затихла, чтобы они могли перейти к следующей. Но те, кто играет виртуозным перебором, певцы и исполнители ритм-энд-блюза и студийные музыканты, которые ценят объем и создают звуковое кружево, любят «Макферсон».
Возможность играть на таком множестве гитар заставляла меня часто вспоминать о Джимми. Каждый раз, когда я перебирал струны, то сравнивал звук с Джимми. Я гадал, где он теперь. Заботится ли о нем кто-нибудь? Играют ли на нем? Может быть, его заложили в ломбарде? Бросили с моста? Поставили в угол? Из всех вещей, которые я сделал своему отцу, — ударил его по лицу, украл его деньги, угнал его машину, — моя самая глубокая боль была связана с Джимми и с моей неспособностью о нем позаботиться.
Я не мог вернуться домой без него.
Работа с Риггсом в дневное время и в «Раймане» по вечерам стала моей жизнью. Я познакомился с некоторыми завсегдатаями «Раймана» и, прежде чем мне исполнилось двадцать лет, увидел, наверное, около ста представлений и научился ценить музыку в качестве зрителя. И это было хорошо. Это дало мне массу опыта, который я не смог бы получить на сцене. Я узнал, как взаимодействовать со зрителями, что привлекает или отталкивает их.
Но, прежде всего, я усвоил одну вещь, о которой отец сказал мне еще очень давно, хотя тогда я не оценил его слова по достоинству: «Великая музыка, которая трогает сердца людей, — это дар. Ее невозможно подделать, и те, кто слушает музыку, лучше всего знают об этом».
Я также подтвердил для себя еще одну отцовскую истину: великие музыканты велики не потому, что могут заворожить вас перебором, похожим на трепетание крылышек колибри. Они завораживают слушателей, потому что знают, какие ноты нужно сыграть, а какие оставить в покое. И чаще всего именно пропущенные ноты делают их великими.
Миновало почти три года с тех пор, как я уехал из дома. Риггс познакомил меня со своей семьей и каждое воскресенье угощал меня обедом. У него были жена и сын. И загородный дом. И «Харлей», который он приобрел в период кризиса среднего возраста и на котором жена не разрешала ему ездить. За эти годы я старался не думать о Колорадо. Об отце и Биг-Биге. О шатрах. О шорохе автобусных покрышек, когда он едет по шоссе. О солнце, восходящем над горами. О голосе отца среди ясеней. О снежинках у меня на лице. О Джимми.
Это было одинокое время.
Но это не означало, что мое образование было навеки утрачено. Я держал глаза и уши открытыми и познакомился с разными людьми.
Либо благодаря личному опыту, либо из-за рекламы мы считаем бар местом, где люди хорошо проводят время. Так воздействуют на нас неоновые вывески и медийная бомбардировка. Но подумайте, какие эпитеты мы для них придумываем? «Кабачок». «Водопой». «Клуб». «Место отдохновения». Звучит заманчиво, не так ли?
Подумайте о рекламе вина, пива или крепких напитков, которую вам приходилось видеть. Очень умные и хорошо оплачиваемые менеджеры потратили десятки миллионов долларов на то, чтобы вы, подобно собаке Павлова, истекали слюной при виде или звуках их рекламы. Телевизионные шоу с броскими тематическими названиями делают то же самое. Кому не захочется пойти туда, где все знают ваше имя? Где вы можете хорошо отдохнуть и посмеяться вместе с друзьями. Снять груз с плеч абсолютно незнакомых людей. Хотя бы на час повернуться спиной к внешнему миру.
Чем дольше я жил на Бродвее, тем яснее это для меня становилось. По правде говоря, люди часто ходят в бары, чтобы полечиться. Они заходят в бар с какой-то нерешенной проблемой, которая после нескольких порций алкоголя становится более понятной. Алкоголь — великий разоблачитель. Он похож на экскурсию за кулисы. На то, что раздвигает занавес, ведущий в страну Оз. В алкоголе можно утонуть… или выплыть.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
