Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
Однажды мой отец так сильно избил Бутси, что она едва не умерла. Кое-как ей удалось вырваться: сначала она бросилась в больницу, а потом… Словом, домой она вернулась только шесть лет спустя.
В этом месте я не удержалась и заплакала, и Матильда, отложив коробку с серебряными приборами, крепко обняла меня, словно я была совсем маленькой. Я хорошо знала эти объятия: крепкие, успокаивающие, надежные. Все шесть лет, пока моя мать скиталась неизвестно где, Матильда была рядом, готовая обнять, успокоить, утешить.
Но сейчас я хотела, чтобы вместо утешений она, наконец, рассказала, почему мать меня бросила и что со мной было не так.
И на этот мой вопрос Матильда ничего ответить не смогла. Она только сказала, что у каждой матери есть свой язык, которому она должна сначала научиться сама и только потом – обучить ему своих детей. Бутси пришлось учиться очень долго, потому что рана в ее душе была слишком глубокой – рана, которая появилась еще в те времена, когда ее, совсем кроху, оставила собственная мать. И не имело никакого значения, что она сделала это не преднамеренно, потому что жить без мамы – неважно, по какой причине, – это все равно что жить без сердца.
Еще Матильда сказала, что в тот день, когда мой отец избил Бутси, она получила раны куда более глубокие, чем просто синяки и ссадины, поэтому, чтобы исцелиться, ей пришлось уехать. Меня же Бутси оставляла с человеком, который, как она точно знала, будет любить меня, заботиться обо мне и сумеет быть мне матерью, тогда как сама она была на это еще не способна. Материнская любовь, сказала Матильда, это как вера. Верят же люди в Бога, хотя никто Его не видел?..
Не знаю, как насчет Бога, но я не видела свою мать целых шесть лет и почти перестала верить в ее существование. То есть я знала, что она жива, что она где-то есть, но это никак не влияло на тот факт, что я росла сиротой. И никакой Бог не заставил бы меня взглянуть на это по-другому! Я так и сказала, но Матильда ответила, что человек перестает смотреть на мать глазами ребенка, только когда сам становится взрослым – по-настоящему взрослым, а не только по возрасту. А еще она добавила, что я многое пойму, когда сама стану матерью. Ну не думаю… То есть не думаю, что у меня когда-нибудь будут дети. Зачем вообще заводить ребенка, если собираешься обращаться с ним так, как обращалась со мной моя мать? Да и моя бабка – та, которая утонула, – похоже, недалеко от нее ушла.
В общем, от всего этого я только расплакалась, хотя и не могла бы сказать, о чем я плачу так горько. Мне просто стало очень, очень грустно. Так грустно, как если бы я… ну даже не знаю. Как будто я увидела на грядке пустую лунку, в которой не оказалось семечка, а мне было совершенно нечего туда положить.
Вчера в школе один парень, который сидит позади меня на уроках английского – его зовут Джимми Хинкль, – сказал, что он и еще несколько ребят из Индиэн Маунд и двух других городов собираются устроить свой собственный «Рейс свободы»[13], только проехаться они хотят по всем городским киношкам. Еще Джимми сказал, что теперь-де во всех общественных зданиях черные и белые должны находиться вместе, но кое-где на Юге это правило по-прежнему не соблюдается, а федеральное правительство ни черта не делает. В больших городах студенты и прогрессивно настроенные взрослые сами проверяют соблюдение нового закона, так почему бы не сделать то же самое и у нас, в Индиэн Маунд?
И я согласилась, даже не поняв толком – почему. До этого момента я не особенно задумывалась о том, почему в кинотеатрах цветные должны сидеть на задних рядах, а я – там, где мне захочется. По большому счету мне это было вовсе не интересно, но в тот момент мне нужно было хоть что-то, чтобы не думать о прорастающей в моей душе серой, шершавой плесени. И если проблемы расовой сегрегации были способны отвлечь меня от этих мыслей хотя бы на несколько часов, почему бы не заняться этими проблемами?..
В целом все получилось, как я и хотела, и только в конце нас всех задержала полиция. «За нарушение общественного спокойствия» – как нам сказали. Джимми, наверное, предпочел бы, чтобы против нас двинули части национальной гвардии, однако в этот раз государственная машина обошлась шерифом Ойфером и двумя его помощниками. Они отвезли нас в участок и рассадили по камерам – парней отдельно, девчонок отдельно, а потом стали звонить нашим родителям.
По пути домой Бутси не сказала мне ни слова. И хотя ехать нам нужно было не больше пяти миль, мне показалось, что мы проехали пятьсот. Дома Бутси отослала меня в мою комнату без ужина, что было с ее стороны абсолютно несправедливо. В конце концов, кто, как не она, постоянно твердил мне – мол, человек должен всегда поступать, как велит ему совесть, пусть даже остальным его поступки могут показаться неправильными? Наказание до того возмутило меня, что я впервые в жизни накричала на Бутси. Стоя на нижних ступеньках лестницы (рядом со следом от воды на стене), я назвала ее лицемеркой – этому слову научил меня Джимми. В самом деле, какого черта она разыгрывает из себя добродетельную мамашу, которая наказывает своего ребенка за то, что тот вступился за права цветных и провел пару часов в тюрьме, если еще недавно ничто не помешало ей бросить этого же самого ребенка на чужих людей, чтобы на шесть долгих лет исчезнуть в неизвестном направлении?
– Но ведь я вернулась! – ответила мне Бутси с таким видом, словно это искупало все. Словно ее отъезд был карандашной линией на бумажном листке, а ее возвращение – ластиком, с помощью которого эту линию можно было стереть. На мгновение мне захотелось раскрыть свою грудь, чтобы Бутси увидела огромную зияющую рану, которую прожег в моем сердце ее отъезд, но это было невозможно, и я просто сказала, что я ее ненавижу.
И тогда она меня ударила, да так сильно, что я чуть не свалилась с лестницы. До этого меня еще никто никогда не бил. Никогда в жизни! Даже не знаю, что бы я отдала, чтобы это никогда не повторилось, и вовсе не потому, что мне было больно по-настоящему. Щека у меня сразу распухла, но куда сильнее болело у меня внутри. По правде говоря, мне было так плохо, что меня едва не стошнило.
Сама Бутси побледнела так, что я подумала – она вот-вот грохнется в обморок. Можно было подумать, это не меня, это ее ударили! Не знаю, что бы было с нами обеими, если бы не Матильда, которая сумела нас развести. Я убежала к себе, захлопнула дверь и долго сидела на кровати, не думая ни о чем. Спустя примерно час Матильда заглянула ко мне, чтобы убедиться, что со мной все более или менее в порядке. Заодно она принесла мне поесть. Обняв меня за плечи, Матильда дала мне выплакаться, а потом сказала – мол, со временем все образуется, все будет хорошо, надо только потерпеть.
Но я знала твердо: я никогда, никогда не забуду, что моя родная мать не любила меня по-настоящему.
Глава 13
Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
