А в довершение всего – сам Тяпляп-Холл!
Тяпляп-Холл лишил Мордреда последней надежды. Он оказался одним из тех величественных сооружений, коими столь богата сельская Англия, строители которых, видимо, рассчитывали на семьи примерно из двадцати пяти членов и штат прислуги в сотню-другую. Словно слышишь, как они говорят себе: «Родной дом только тогда родной дом, когда там есть где развернуться». И вот было воздвигнуто это огромное царственное здание. Романтики при виде его думали о рыцарях в сверкающих латах, собравшихся в тот или иной крестовый поход. Личности практического склада прикидывали, во что обходится его содержание. А у Мордреда, когда он вошел в его двери, мучительно заскребло на душе, и он погрузился в неизбывное отчаяние.
Как, спрашивал себя Мордред, даже если он каким-то чудом когтями и зубами проложит путь в ее сердце сквозь всех этих Биффи и Гаффи, как он посмеет увезти Аннабель из подобного жилища? Разумеется, у него было вполне приличное состояние, и, вступив в брак, он без труда сможет сменить свою холостяцкую квартирку на что-нибудь помасштабнее – возможно, даже на фешенебельный особнячок, эдакий небольшой брильянт в пределах Мейфэр. Но после Тяпляп-Холла Аннабель, конечно же, даже в самом большом лондонском особняке будет ощущать себя сардинкой в консервной банке.
Вот какие черные мысли мелькали в мозгу Мордреда до, во время и после обеда. В одиннадцать часов он сослался на утомление после долгого пути, и сэр Мургатройд сам проводил его в предназначенную ему комнату, как гостеприимный хозяин желая собственными глазами убедиться, что его гость не будет ни в чем нуждаться.
– Очень разумно, что вы решили лечь пораньше, – сказал он со свойственной ему грубоватой сердечностью. – Столько молодых людей губят свое здоровье, засиживаясь за полночь. Теперь, полагаю, вы облачитесь в халат, выкурите сигарету-другую и в двенадцать погасите свет. Сигарет у вас хватит? Я распорядился, чтобы вас снабдили ими в достатке. Я убежден, что только в спальне можно покурить всласть. Никто не отвлекает, и все такое прочее. Если хотите написать письмо или еще что-нибудь, так бумаги предостаточно. А вот и корзинка для бумаг, предмет первой необходимости. Ну, спокойной ночи, мой мальчик, спокойной ночи.
Дверь за ним затворилась, а Мордред, как и было предсказано, облачился в халат и закурил сигарету. Однако, хотя затем он направился к бюро, в его намерение не входило заняться корреспонденцией. Его целью было запечатлеть на бумаге стансы, посвященные Аннабель Спрокетт-Спрокетт. Весь вечер он ощущал, как они рвутся наружу, и о сне нечего было и думать, пока организм от них не очистится.
Теперь настало время обрисовать поэтическое творчество моего племянника: он принадлежал к современной бесстрашной школе, твердой рукой покончил с экивоками и рифмами, а воспевал главным образом трупы и запахи варящейся капусты. Но теперь, когда балкон за стеклянной дверью серебрился в лунных лучах, он обнаружил, что в уме у него теснятся слова вроде «любовь» и «младая кровь», «очи» и «лунные ночи».
Блеск очей, – писал Мордред…
Алость уст, – писал Мордред…
О, очи звездный блеск хранят… О, любовь… О, младая кровь… О, уста… Скорбно выразив разочарование, он разорвал лист и, смяв, швырнул в корзину для бумаг.
Очи сердце блеском опьяняют, Алость губ мой покоряет дух, Пом-пом, пом-пом, что-то там играют (сгорают?), И тиль-там, тиль-там, тиль вслух (бух? мух? пух?). Очи опьяняют блеском сердце, Алость уст дух покоряет мой. О, что-то, что-то, что-то скерцо И что-то где-то там с тобой. Пьяните блеском сердце, очи, Дух покоряй мой, алость уст, О, что-то, что-то лунной ночи, И нечто, нечто, нечто пуст (куст? хруст? густ?). Он швырнул лист в корзину и вскочил с приглушенным проклятием. Корзина для бумаг была уже почти полна, но поэтическое чутье твердило ему, что он все еще не достиг совершенства. И он понял причину. Нельзя рассиживаться в кресле и ждать, чтобы тебя осенило вдохновение, – надо метаться, вцепляться в волосы, хрустеть пальцами. Он хотел заметаться по комнате, но льющийся в открытое окно свет луны властно манил его, и он вышел на балкон. В каком-то прыжке внизу расстилался смутно озаренный, полный тайн газон. Подчиняясь порыву, он перемахнул через балюстраду. Волшебный прыжок! Подбодренная изменением окружающей обстановки, его Муза быстренько его обслужила, и он сразу понял, что на этот раз она попала в самую точку, показала товар лицом. Он покружил по газону, и у него сложились следующие строки:
К АННАБЕЛЬ О, алость уст, о, блеск очей, Над ними радугою бровь! Твоя краса вина пьяней, О, там-там-та, та-та любовь! И он как раз взвешивал, так как был взыскательнейшим критиком своих творений, нельзя ли еще чуточку пополировать последнюю строку, когда его взгляд привлекло нечто ослеплявшее блеском и алостью, и, вглядевшись повнимательней, он обнаружил, что занавески его спальни охвачены огнем.
Не стану делать вид, будто мой племянник Мордред во всех отношениях был хладнокровным человеком действия, однако ситуация сложилась для него привычная, и он знал, чего она требует.
– Пожар! – закричал он.
Из окна верхнего этажа высунулась голова. Он узнал в ней голову капитана Биффинга.
– А? – сказал капитан Биффинг.
– Пожар!
– Что?
– Пожар! – повысил голос Мордред. – «П», как в «Полли», «О», как в «Освальде»…
– А! Пожар? – сказал капитан Биффинг. – Ладненько!
И вскоре дом начал извергать своих обитателей.
В последующем, боюсь, Мордред не показал себя с особым блеском. Наш век – век специализации, и вне своей сферы специалист теряется. Гений Мордреда, как мы убедились, сосредоточивался на запаливании пожаров. А гашение их требовало совсем иных навыков, которыми он не обладал. В процессе выгорания серии его квартир он ни разу деятельного участия не принимал, удовлетворяясь тем, что спускался к швейцару и просил его подняться и посмотреть, не может ли он что-нибудь сделать. И вот теперь под взглядом ослепительных глаз Аннабель Спрокетт-Спрокетт он дорого дал бы, чтобы самому распоряжаться борьбой с огнем, но от суровой правды не уйти никуда – Биффи и Гаффи просто вытеснили его со сцены.
У Мордреда сжималось сердце при виде отвратительной компетентности этих ребят. Они потребовали ведер. Они организовали цепь. Фредди Бут грациозно взобрался на балкон, и Алджи Фрипп, стоя на тачке, подавал ему все необходимое. А после того как Мордред, стараясь внести свою лепту, подставил ножку Джеку Гаффингтону и опрокинул два ведра воды на Теда Проссера, ему недвусмысленно посоветовали отвалить подальше и остаться там.
