Пробившись сквозь завесу дождя, мне в глаза ударил свет. Самолет шел прямо на меня, снижая высоту для посадки. Посадки на айсберг.
Помню, я заорал, как сумасшедший, замахал руками, пытаясь предостеречь. Как будто это могло помочь…
По льду завизжали шасси, раздался резкий хлопок. Машину развернуло на бок, борт накренился, треснуло крыло, и из турбины рвануло пламя. Корпус раскололся на две части. Пылающая турбина, ударившись об лед, отскочила прямо в хвостовой отсек. Взрыв выплюнул наружу остатки топлива, образовав на мокром снегу рыжую полосу. Передняя часть проскользила до самой скалы, кружась вокруг собственной оси. Кажется, в тот момент до меня докатились агонизирующие вопли ужаса, от которых моя кровь стала холоднее вечных льдов… а потом голоса заглушил удар и рев пламени…
Это был девятьсот тридцатый Эиркруйзер 2023-го года. Компания NA-Транс. Триста девяносто пассажиров. Грузоподъемность девятнадцать тонн. Дальность перелета восемнадцать тысяч четыреста.
Господи, в какой кошмар я попал? И где граница этого сна?
Без даты
Опять вернулись голоса. И этот проклятый плач. Но они больше не реагируют на мои оклики.
По крайней мере, теперь я знаю, что они – не плод моего сонного бреда. Или, может, теперь этот бред приходит ко мне и наяву?
Это голоса детей, ищущих спасения в этих горах так же, как и я. Они не понимают моего языка, поэтому и не отвечают. Иногда мне так кажется.
Иногда мне кажется, что это голоса погибших в крушении. Голоса тех, кто был в том самолете. Мне кажется, что со мной говорят мертвецы.
Иногда мне кажется, что я слышу стоны. Иногда я узнаю в них людей… иногда Йозефа, иногда мать… иногда Дворжека… Почему у полковника нет головы?
Донимает кашель.
Иногда мне кажется, что это моя плата за три дня счастья.
Без даты
Плач сводит с ума. Выбрался наружу и орал в темноту, как безумец. Потом мне стало страшно, и я забежал обратно в свою нору, словно испуганный обмочившийся щенок в конуру. Зарекся покидать убежище без необходимости.
Сейчас голоса стихли. Скалы периодически вздрагивают, а вода подобралась почти вплотную. Я должен прекратить впадать в безумие и двигаться дальше. Айсберг и так отобрал у меня много времени.
Успокоиться. Успокоиться. Успокоиться.
* * *
Не выходит из головы самолет.
Что могло заставить экипаж принять решение о посадке на айсберг? Почему они пошли на такой шаг? Если им была необходима аварийная посадка, пилот должен был выйти на связь с базой, получить координаты и информацию о погодных условиях. Но даже если связи по какой-то причине не было, как можно перепутать айсберг со взлетной полосой? Разве это возможно? Разве на льдине были сигнальные огни? Может, приборы дали сбой из-за поднявшегося уровня воды? Может, это была аварийная посадка? Или, может, уже и нет никаких диспетчеров? Может, и базы никакой нет?
Это был самолет североамериканской компании. Может, дождь идет не только здесь? И здесь – это где?
* * *
Еды осталось на два раза. Перед сном есть не буду.
Если через два привала не доберусь до базы, оставлю все вещи и пойду налегке. Какой с них прок, если есть нечего?
Если двигаться быстро, то не будет холодно.
Интересно, где сейчас Йоз?
Без даты
Дождь с редкими градинами. Дорога покрылась ледяной коркой. Надел на сапоги подошву с шипами. Идти неудобно, зато я застрахован от возможности скатиться вниз по льду. Деревья у края обрыва растут не везде.
В боковом кармане рюкзака Мусы нашел пригоршню зацветшего риса. Съел эту дрянь первой, оставив последнее кольцо ветчины на следующий переход. Главное, чтоб не стошнило.
Сколько еще будет длиться эта дорога?
Предположительно вторник, 26 апреля
Долго думал, какое сегодня число. В этой вечной ночи я потерял счет не только часам, но и дням.
Почему я не взял с собой одну из тех хреновин, которыми мне выдавали зарплату? Этого барахла хватило бы, чтоб увешать здесь ими каждую пещеру. Тогда я хотя бы знал, какой сейчас день и час.
В Пльзене сейчас цветут абрикосы. Над городом стоит нежный розовый туман. Помню, как в детстве обожал наблюдать весну из окна электрички. Начинаю задумываться, так ли сильно я не люблю свой город.
* * *
Мое внимание привлекла струйка дыма, идущая из низкой пещеры. На сердце тут же отлегло. Если есть дым, значит, есть и люди. Живые люди. Я вскрикнул, дав знать о своем присутствии, надеясь, что в укрытии находятся мои спутники. Но навстречу мне никто не вышел. С некоторой опаской я заглянул внутрь.
По центру пещеры догорали остатки углей, тускло освещая пол и стены. На земле я заметил сбитую пыль и мусор – следы недавно покинутого лагеря. Я сделал еще несколько шагов и замер в изумлении.
Передо мной сидел человек. Лицо его было искривлено, мышцы замерли в спазме. Глаза смотрели в пустоту, правое веко раздулось от кровоподтека. Подбородок и губы покрывала темная корка.
В этом человеке я узнал Йозефа.
Беглого осмотра было достаточно, чтобы понять, насколько плохи его дела. У Фишеля выбито плечо, оно распухло и посинело. Похоже, сломано несколько ребер. Кожа на затылке содрана, через зияющую рану видно кость черепа. Картина событий вырисовалась сама по себе.
Муса, Милош и Эрберты, судя по всему, отправились дальше, посчитав Йозефа чрезмерной обузой. Оставили его, как оставили меня. Бросили умирать. Но вот вопрос для размышлений: получил ли Йоз свои раны вследствие обвала, или же они имеют другую, человеческую природу?
Правда, “друзьям” Йозефа хватило совести оставить ему еды – рядом с костром стоял мешок с вяленым мясом и промокшим хлебом. Или они попросту забыли пожитки в спешке? Нет, едва ли. В любом случае, они оказали Фишелю медвежью услугу. В его состоянии он не способен даже жевать самостоятельно…
Я пробовал допытаться у Йозефа, где мы находимся и как далеко еще идти до базы. Бесполезно. Большую часть времени он проводит пуская слюни, а в те редкие минуты, когда к нему приходит просветление, он со стоном корчит гримасы, смотрит на меня пустым взглядом и хрипит что-то про флаг компании и про вершину успеха. Мудак. Чертов карьерист. Неужели в его мозгах ничего больше не осталось?
Но из всего этого можно извлечь и положительную информацию. Они были здесь. А, значит, я на правильном пути.
Сейчас я должен принять решение, от которого будет зависеть моя жизнь и совесть. Имею ли я право уподобиться эгоистичной мрази, когда мне самому угрожает смертельная опасность?
* * *
