Гран-Перл с досадой отряхнула юбку и, неожиданно взмахнув руками, пугнула кур, которые с кудахтаньем разлетелись от нее в разные стороны. Затем наклонилась, взяла горсть земли, зажала в кулаке и, потрясая этим кулаком перед лицом ученика, сказала:
— Моя сестра, величайшая жрица, осмелилась прибегнуть к этому заклятию. Но оно столь могущественно, что сначала обрекает жертву, а потом и хозяина. Такова цена обладания могуществом. Теперь ты знаешь. Хозяин заклятия, обрекая душу своего врага, жертвует собственной душой. Так было с моей сестрой.
Гран-Перл, не опуская руку, разжала пальцы, и из кулака посыпалась тонкой струйкой земля.
— В таком случае… в таком случае за меня тебе нечего беспокоиться, — молвил Жюльен с бесконечно грустной, немного ироничной улыбкой и взял мулатку за руку, в которой еще оставалась щепотка земли. Он впервые дотрагивался до Гран-Перл. — Ты разве не слышала, как меня называют? Говорят, что у меня нет без души.
Она резко выхватила руку и, щурясь, словно вышла из темноты на яркий свет, посмотрела на него — в глазах ее появилось какое-то новое выражение.
— Они не ведают, что болтают, — процедила колдунья сквозь зубы. — У всех живых существ есть душа. В том числе и у тебя.
11
Чародей
Бежали месяцы, лето сменяла осень, зиму — весна. Так шел год за годом.
Изнурительный, зачастую на грани человеческих сил, труд на сахарных и хлопковых плантациях невольники традиционно сопровождали песней. Однако в поместье Жюльена во время работы петь было не принято: здесь не использовался рабский труд, к тому же хозяин, которого давно никто не видел, внушал вольноотпущенникам суеверный страх. Тут пели и веселились лишь знойными вечерами, оглашая ночное небо зажигательными ритмами и страстными мелодиями. В первые годы Жюльен мог часами слушать песни-мольбы, песни-благодарения и трудовые песни негров, их духовные гимны, — то трогательно-нежные, то душераздирающе-безысходные. Они пелись под аккомпанемент самодельных инструментов из высушенных тыкв, костей животных, металлических терок, тазов, целительным бальзамом проливаясь на истерзанные сердца.
Когда опускался вечер, а порой и под покровом ночи, чтобы остаться вне поля зрения, хозяин колдовской плантации, пользовавшейся одновременно дурной и доброй славой, бродил по окрестностям близ жилищ чернокожих работников. Убедившись, что никто его не заметил, он любил присесть, прислониться спиной к иве и слушать песни, которые почему-то навевали ему воспоминания о детстве. И невольно, все чаще и чаще, он спрашивал себя: что он делает в Новом Орлеане?
Для его работников музыка была жизнью. Для него — эмоциональной отдушиной, как и любимые, перечитываемые по многу раз книги. Афроамериканские ритмы, как это ни смешно, вызывали у него мысли о Париже, прошедшей там юности и девочке, устремленной к звездам, чье имя стало тайной драгоценностью его сердца.
Однако родная страна всплывала в его памяти не только в образе золотоволосого ангела. На протяжении всех этих лет он внимательно следил за происходившими в Европе событиями: война Франции против Испании; вторжение в Россию и крах Великой армии; разгром Наполеона под Лейпцигом войсками коалиции, образование временного правительства во главе с Талейраном, отречение императора и изгнание на остров Эльба; и наконец, постоянно обсуждаемые планы его бегства из ссылки.
Естественно, он жил не только воспоминаниями или новостями с далекой родины. Дела Жюльена наводили на жителей Нового Орлеана не меньше ужаса, чем смертоносная чума, безжалостная желтая лихорадка, беспощадный бунт чернокожих рабов или неумолимо надвигавшаяся война с Англией. В глазах одних Чародей олицетворял собой Божью кару, другие видели в нем самого гениального отравителя в истории, который тем не менее однажды непременно совершит промах и попадется.
Молва о нем достигла земель, где он не бывал. Из каких только дальних краев к нему не приезжали, чтобы доверить выполнение деликатных и хорошо оплачиваемых заказов. Но Жюльен не покидал Новый Орлеан: возможность ежедневно навещать могилу матери породила в нем доселе неведомое ощущение родного дома.
Поскольку нуждавшиеся в услугах Жюльена никогда не переводились, вскоре он сколотил приличное состояние, и принадлежавшая ему плантация перестала зависеть от ростовщических банковских кредитов. Обычно к нему обращались через Огюста, желая уладить дельце в обмен на солидную пачку купюр. И после подобной сделки все, точнее, почти все, крепко держали язык за зубами, дабы полиция не проведала ничего лишнего про преступление, автор которого не оставлял следов, не забывал болтунов и исправно оплачивал долги.
Поговаривали, что единственным, кто не убоялся Чародея, был некто господин Клэйрборн — пожилой нотариус, прославившийся непомерной алчностью и тиранством своих писцов. Но разве можно хоть что-то утверждать с уверенностью? Людям свойственно преувеличивать, а что произошло на самом деле, никто, разумеется, не знал.
Господин Клэйрборн, будучи протестантом, исповедовал двойную мораль и, по слухам, с Чародеем его связывали некие темные дела. Но однажды у нотариуса, как говорят, пробудилась совесть, и, мучимый ее угрызениями, он надумал поделиться с полицией сведениями, способными изобличить злодея. Бедняга! В считанные дни он лишился своей благородной гривы и всех зубов, и у него не осталось сил даже привстать в постели. Говорят, но кто осмелится утверждать, что в дверях спальни умирающего в последний день вдруг возникла высокая фигура. Некто в темном, застыв, пристально смотрел на нотариуса с явным намерением обратить на себя внимание умирающего и мгновенно исчез, едва к нему устремили взгляды присутствовавшие при кончине.
Поразительно, сколь богата на выдумку людская молва. Одни утверждали, что господин Клэйрборн занемог аккурат на следующий день после того, как поцарапал указательный палец перстнем, который обычно снимал на ночь. Другие предполагали, что причиной фатального исхода стали вредные испарения краски. Незадолго до смерти в доме господина Клэйрборна действительно перекрасили стены. Но почему, в таком случае, пострадал лишь нотариус, а прислуга осталась в добром здравии? Третьи толковали, что покойный якобы порезал руку, и в ранку попала грязь. Но заражение крови протекает с совершенно иными симптомами, нежели смертельная болезнь нотариуса! Наконец, большинство горожан сошлось во мнении, что истинная причина смерти — тяжелый, скоротечный недуг. Кстати, о господине Клэйрборне, которого заменил новый нотариус, очень скоро все позабыли.
Жюльен из юноши превратился в отменно рослого мужчину. У него были руки с тонкими пальцами, очень светлая кожа и темные волосы, перевязанные сзади черным бархатным бантом. Общий портрет гармонично дополняли крупный нос и огромные серые глаза, преждевременные тени под которыми, подчеркивая привлекательность, свидетельствовали о небрежении к себе. Кому доводилось слышать его глухой голос, отмечали, что в общении он немногословен, говорит лишь по существу, не скупится в выражениях, не любит шутить и очень тонко чувствует собеседника. Видевшие его отмечали, что ходит он широким шагом, заложив руки за спину, и курит странную трубку, а глаза его блестят безумным блеском.
