* * *
Сказка закончилась, как только я вошел в гостиницу «Марина», этакий Ноев ковчег для репатриантов. Пахло чем-то тошнотворно кислым и жареной на прогорклом масле рыбой. Даже на кухнях коммуналок советских времен запахи были поприличнее. Повсюду сновали неопрятные женщины с тазами и кастрюлями, несколько малышей с дикими криками восторга раскатывали по просторному вестибюлю на велосипедах, где-то рядом надрывался воплем младенец. Распорядитель, вполне сносно изъяснявшийся на русском языке, проводил меня в комнату на восьмом этаже, открывая, сказал, что пожить пока придется вдвоем, гостиница переполнена, и, вздохнув, добавил:
— А вы все едете и едете.
Сосед по комнате встретил меня довольно радушно, представился как «Михаэль», оказался просто Мишкой из Черновиц. Охотно вызвался сопровождать меня по инстанциям. Побывали в местном отделении абсорбции, открыли счет в банке, что сразу повысило меня в собственных глазах. Потом отправились записываться на курсы по изучению иврита — ульпан. Ошалев от бесконечных хождений и несносной жары, я предложил Михаэлю куда-нибудь зайти, перекусить. Он сразу оживился, сказал, что знает неподалеку одно «дивное местечко», где кондиционер пашет так, что замерзнуть можно. Стеснительно посоветовал:
— Только водку надо взять в магазине, так дешевле.
В магазине, уже без всякого стеснения, буркнул решительно:
— Бери две, чтоб потом не бегать, — забрал у меня из рук деньги, в которых я все не мог разобраться, заплатил. Деньги положил себе в карман: — Отдам потом, когда за обед расплатимся, а то ты в них все равно ни черта пока не понимаешь.
Он явно вошел в роль старшего по положению.
В кафе действительно было прохладно. Михаэль велел мне заказать шницель. Один.
— А как я ему объясню? — засомневался я.
— Чудак, шницель и есть шницель, что по-русски, что по-еврейски, а один на пальцах покажешь.
Со своей задачей справился. Михаэль тем временем приволок такую гору салатов, маринадов и печеных овощей, будто к нам должны были присоединиться с десяток голодных друзей.
— Салаты здесь бесплатные, пояснил он. — А шницеля нам и одного на двоих хватит.
Шницель и вправду был огромным, вылезал за края тарелки. Бутылку он водрузил на стол, а когда к нам приблизился явно недовольный нашим самоуправством хозяин, что-то стал ему заносчиво объяснять. Хозяин молча кивнул и удалился.
— Что ты ему сказал? — мне было любопытно.
— Сказал, что мы пьем только такую водку, а у него такой нет.
— А откуда ты знаешь?
— Да мы с тобой самую дешевую взяли, здесь ни в одном кафе такой не держат.
— Если сообразит, специально для таких, как мы, купит, — предположил я.
Михаэль сурово погрозил мне пальцем:
— Гляди, не накаркай.
На третий день, это была пятница, утром, направляясь в ульпан, нос к носу столкнулся на улице с Юрием Борисовичем. В сланцах, потертых джинсовых шортах и пестрой майке-безрукавке, Альхен выглядел настолько непривычно, что я его сразу и не узнал.
— О, артист, приехал все-таки. Ну, молодец. Когда прибыл?
— Да дня три.
— А чего не ко мне?
— Так у меня же адреса нет…
— А телефоном ты пользоваться не умеешь? Надо было прямо из аэропорта позвонить, там специально для приезжих бесплатный телефон установлен.
— Да я как-то не догадался.
— Ладно, ладно. Это здорово, что мы вот так встретились. Израиль — страна маленькая, здесь рано или поздно все встречаются, в любом случае не промахнулись бы, — и без всякого перехода доверительно поведал, — слушай, я тут вчера малость перебрал, пойдем грузинского пивка выпьем. Я приглашаю.
— Какого пивка? — не понял я.
— Грузинского, — снисходительно повторил Юрий Борисович и пояснил. — Здесь грузинские евреи великолепное пиво варят, в сто раз лучше, чем обычное, которое в магазинах продают.
— Так мне же в ульпан надо…
— Да на кой он тебе сдался, этот ульпан. Язык на улице схватишь. Тебе не учиться, тебе работать надо. Ладно, пойдем, обсудим, как жить дальше.
— Но, Юрий Борисович…
— Никаких Борисовичей, — остановил он меня. — Запомни, отчеств здесь не существует, обращение на «вы» — только к нескольким людям, даже к президенту страны и то на «ты» обращаются. Слово «вы» существует исключительно в письменном обращении, но ты, я надеюсь, писем мне писать не собираешься. Так что привыкай сразу говорить всем «ты», так сказать, невзирая на лица.
За пивом, действительно очень вкусным, он рассказал о себе. Работает на самой крупной, всемирно известной фирме по производству продуктов питания, заведует складом. Жена — главный кассир банка. Дочь учится в школе. Так что у него по-прежнему все лучше, чем у всех. Впоследствии, правда, выяснилось, что Юра свои успехи малость преувеличил. Уж очень ему хотелось выглядеть в моих глазах успешным и уже вполне бывалым израильтянином. Но, как сказано великим, ложь без корысти — это не вранье, а поэзия. Хотя в истине данного постулата лично я что-то сомневаюсь. А бывает ли она, ложь, полностью бескорыстной?
Так что мой любезный Альхен на самом деле работал на складе не заведующим, а грузчиком, жена, закончив курсы кассиров, пока безуспешно пыталась устроиться в банк. Вот дочь, та действительно училась в школе. Впрочем, для меня все это было неважным. Мой бывший директор, похоже, и впрямь был мне рад. Предложил остаться у него, вместе отметить субботу — шабат, главный, как он со значением сказал, еврейский праздник, который нарушать нельзя. В шабат все должны есть, пить, вселиться и обязательно, если Бог пошлет, вместе с гостями.
В этот день шабата Бог послал Альхену меня. За ужином Юра убеждал, что из гостиницы нужно уносить ноги как можно скорее.
— Это же болото, завязнешь там. К тому же непременно какая-нибудь сволочь охмурит. Ты же телок. А там бабы, в основном матери-одноночки, так и ищут, к кому присосаться и на шею влезть. Нет, брат, из гостиницы уходи. Устроишься на работу, снимешь себе комнату, и живи в свое удовольствие. Вот погоди, завтра кое с кем встретимся, устроим тебя. На работе и язык быстрее выучишь…
* * *
Третий день я работаю на заводе. Громко сказано. Весь завод — один цех. Рабочих немного, но вкалывают не разгибая спины. Перерыв на обед — пятнадцать минут. Перекуры не запрещаются, но и не одобряются. Изготавливают одну-единственную деталь, для «фольксвагена». Так что я теперь — еврей-штамповщик. Ну, если строго, то полуеврей, да и штамповщик из меня как из собачьего хвоста сито. Из гостиницы переехал, живу отдельно. В магазине. Вернее, в бывшей овощной лавке. Хозяин собрался лавку продавать, но потом передумал, убрал прилавки, поставил в углу душ и унитаз, огородив гипсокартонной перегородкой, и получилось прекрасное жилье для одного бездомного. Хотя и без окна, только под потолком амбразура зияет. Денег, правда, дерет, гад такой, как за однокомнатную квартиру. Но выбирать не приходится. Репатрианты так и прут, жилье в дефиците, соответственно и цены растут. Так что мне еще повезло.
