Гвеннан вздрогнула. Она сразу догадалась, что это такое. Перед ней треугольное сиденье пророчицы. Но ведь она не Орта, она не может призвать…
Но собственное тело больше не подчинялось ей. С внутренним криком протеста она направилась прямо к сиденью. Напряженно, неохотно, борясь с собственным телом, села.
Ну, хорошо, она сидит на месте пророчицы, но это не значит, что она собирается играть ее роль. Она шевельнулась, решила встать и уйти…
Стена-зеркало затуманилась. Гвеннан увидела, как вся ее поверхность затянулась паром или дымом.
Она приподняла руки, попыталась закрыть глаза, забыв на мгновение, что держит в руках подвеску. Вперед устремился яркий свет циферблата, но не коснулся поверхности стены, растворился, стал дымкой над поверхностью, проник внутрь, и поверхность изменилась, на ней появилось изображение.
На поверхности образовался квадрат высотой с Гвеннан. Как будто она школьница перед доской, должна выслушать необходимый урок. Появились резко выделяющиеся символы. Гвеннан узнала воспроизведение того самого гороскопа, на котором дата ее рождения. Но как он мог оказаться здесь? Она хотела бы знать больше (или не знать вообще ничего, оставаться не ведающей и свободной). Но она уже поняла, что не может ни закрыть глаза, ни отвести взгляд.
Голова заболела, туда будто кто-то вломился, подсматривая. Гвеннан осела на трехногом сиденье и застонала: отчасти от боли – убирался барьер, который для всех людей так давно был закрыт; отчасти от страха перед тем, что можно увидеть за этим барьером.
Перед ней ключ жизни – ее жизни. Звезды идут своими курсами, и звездное колесо медленно поворачивается – очень медленно, незаметно для короткоживущих людей. Но оно поворачивается. И за много тысяч лет, за невообразимый промежуток времени совершает полный оборот. И вот ее жизнь – она была тогда, она повторяется снова.
Никакого сна об Орте не было, она на самом деле была Ортой – и многими другими. И из каждой жизни брала дополнительный фрагмент Силы, и каждая частица больше, чем способны представить себе человеческие чувства. Теперь совершен полный оборот, она снова должна видеть, действовать, а возможностей у нее меньше, чем у Орты, потому что за прошедшее время столько забылось…
Слезы боли, утраты (Гвеннан знала, что окончательно потеряла свою привычную безопасную жизнь) потекли по ее щекам, капали с подбородка на жесткий воротник плаща.
В зеркале, на которое она должна смотреть, происходили изменения. Она опять видела умирающий мир, видела, как выжившие опускаются до уровня безмозглых животных. Нет, ниже животных, потому что в безумии делают с подобными себе то, что животные никогда не делают даже с добычей. Она видит, как продолжается поток смерти. Время от времени рождается мужчина или женщина, унаследовавшие черты древней расы. Эти люди осторожны, скрытны, незаметны, они стараются учить, отыскивать среди звероподобных таких, кого еще можно пробудить.
Некоторые из них, несмотря на свой отказ, провозглашаются богами и богинями. Другие отрекаются от своей цели, принимают поклонение, используют власть в своих собственных целях. Некоторые умирают, другие устают и исчезают. Но все время работают и почти всегда терпят неудачи. Одно-два поколения они могут поднимать, учить, вести. Но потом мужчины и женщины, достигнув определенного пункта, отказываются идти дальше. Следуют войны, убийства, эпидемии, полученные знания используются с недобрыми целями; а потом осторожный подъем, снова все сначала. Опекуны – так эти пришельцы из прошлого называют себя. С течением времени их число уменьшается. У них рождается мало детей, лишь немногие из них способны к деторождению. Некоторые, изолированные среди тех, кого учат, берут себе пару. И здесь мало, очень мало детей со смешанной кровью. В немногих таких отпрысках древняя кровь сильна. И они становятся учителями, ведут свою работу тайно, приспосабливаются ко времени и месту своей жизни, используют свое невидимое влияние. Другие – в других не только древняя кровь, но и Тьма. Они ищут власти, чтобы удовлетворить свою гордость и жадность. Среди них великие завоеватели, предводители другого рода – они уничтожают все, столь тщательно возведенное.
И никогда не кончается эта длительная битва – небольшая победа, потом за долгие годы она забывается, рассеивается, как бесформенные пыль и пепел. Кажется, что безумие правит миром, и никогда не вернутся свет и разум.
Гвеннан смотрела, как проходят столетия. Начались события, о которых она читала, но как далеки были ее знания от того, что показывало ей зеркало. Факты сознательно искажались, превращались в галлюцинации, потому что еще со времени первых выживших в людях был какой-то неискоренимый недостаток.
И вдруг неожиданно все изменилось, словно по чьей-то воле (собственная воля Гвеннан не имела к этому отношения, она была пассивной зрительницей, не способной вмешаться). Теперь перед ней не широкая панорама, когда внимание сосредоточивается то на одном, то на другом, когда демонстрируются события, изменяющие ход истории на целые столетия. Гвеннан видит одного опекуна, женщину, и, несмотря на незнакомую одежду и усталый вид, узнает эту женщину.
Это леди Лайл, но она истощена и измучена, такой девушка ее никогда не видела. Она движется медленно, с трудом, как будто с каждым шагом уходит жизнь, вытекает кровь из смертельной раны. Гвеннан видит комнату с голубым освещением. Через ее центр тянется возвышение, а на нем хрустальные ящики, похожие на гробы.
Те, что ближе к двери, через которую вошла женщина, просвечивают, хотя среди них нет ни одного совершенно прозрачного. Стены ближайших двух затуманены, но позволяют видеть содержимое. В одном мужчина, в другом женщина. Оба тела застыли и покрыты инеем, глаза их закрыты, никаких признаков дыхания, жизни. Чем дальше гробы от входа, тем менее они прозрачны, а в самом конце они как будто вырублены их мрамора, а не хрусталя, и их обитатели совершенно не видны.
Вошедшая женщина держится рукой за край незанятого гроба. Спина ее согнута, лицо истощено, на нем крайняя усталость, сквозь плоть ясно проступают кости. Другой рукой она расстегивает платье, черное, длинное, с широким белым воротником. Она тянет и дергает, пока платье не падает к ее ногам. Потом сбрасывает желтоватое белье. Надевает на голову плотно прилегающую шапку-шлем, который почти полностью закрывает ее седые волосы, только локоны падают на костлявые плечи женщины. Женщина очень стара, тело ее похоже на ходячий скелет, видно, что она держится из последних сил.
Оставив одежду на полу, женщина, как кажется Гвеннан, с огромным усилием поднимает крышку ждущего гроба. Забирается внутрь. На лице ее появляется облегчение, радость, она приветствует смерть…
Ложится, и крышка сама медленно опускается. Глаза женщины уже закрыты. Гвеннан не видит никаких следов дыхания.
Но хотя погребение завершено, картина не исчезает. Какой-то внутренний голос, которого, впрочем, Гвеннан не слышит и не понимает, привлекает ее внимание к белому гробу в дальнем конце линии. Опускание крышки гроба женщины как будто послужило сигналом. На поверхности дальнего гроба появилась щель. От него начали отпадать и рассыпаться в порошок куски нароста. Крышка дрогнула, разрывая накопившийся за столетия осадок.
