Как я страдала, Пьер, от жажды и голода без тебя в те годы после своего тридцатилетия, когда молодость горит в нас так жарко!
А в это время все вокруг меня почитали. Мои добродетели неизменно восхваляли! Господи, если есть хоть какая-то заслуга в том, чтобы не соблазнять Твоих верных дурным примером, каковы бы ни были намерения, и в том, чтобы не давать неверным поводов оскорблять Твое имя, то лишь в том и состоял весь мой вклад в Твое дело! Сказано в Писании: «Удались от зла и делай добро». Тщетно исполнять обе эти заповеди, если не любовь к Тебе руководит нами. Но во все времена своей жизни, и Ты знаешь это, Господи, именно Пьера, а не Тебя страшилась я оскорбить. Ему, гораздо больше, чем Тебе, хотела я нравиться!
И вот теперь я подошла к самому критическому периоду своего существования. Периода, когда битва изменилась с виду, но приступила ко мне вплотную. До этого, Господи, — по крайней мере, я в это верила, — мы с Пьером вместе противостояли Тебе. С тех пор как мы обосновались в Параклете, Пьер, открытый Твоей любви, стал Твоим союзником в том, чтобы привести меня к принятию и почитанию Твоей воли.
Борьба была самой ожесточенной: я так и не смирилась с поразившей нас карой и продолжала жить в тоске по нашим грехам. Я их любила, они следовали за мной повсюду со своей прежней сладостью. Я отказывалась признать, что ты изменился, Пьер, хотя это было очевидным, я цеплялась за свои воспоминания. Мне все годилось, чтобы поддержать свою страсть, вплоть до твоей доброты к нам.
В самом деле, уступая советам некоторых наших соседей, которые упрекали тебя в том, что ты не способствуешь своим ораторским талантом облегчению нашего положения, ты согласился навещать нас чаще. Ты взял тогда в привычку проповедовать в нашу пользу в нашей церкви и стал активнее заниматься нашими делами. Твои проповеди привлекали в наш дом толпы слушателей, которые затем проявляли готовность поддержать нас.
Лишь милосердие побуждало тебя действовать таким образом. Однако я не стыдилась пользоваться твоим сочувствием, чтобы насыщаться твоим видом, чтобы опьяняться воспоминаниями!
Поначалу ты противопоставлял мне лишь мягкость и отстраненность. Полагая, что я и вправду столь мудра и покорна, как казалось, ты не беспокоился по поводу моих взоров, моей услужливости, моего упорства. Ты относил их на счет моего благочестивого рвения. Понадобилось открыть тебе свои самые тайные мысли, чтобы ты прекратил слепо оказывать мне доверие.
Я в точности помню момент, когда я открыла тебе истину. Это была летняя ночь, когда жара в соединении с моими неудовлетворенными желаниями до такой степени измучила меня в постели, что в нервном напряжении и в слезах я встала до рассвета, чтобы искупаться в реке. Свежей воде не удалось меня успокоить.
Проклиная свою судьбу, я шла через недавние посадки фруктовых деревьев в нашем саду, когда заметила тебя на холме между Ардюзоном и краем сада. Ты казался погруженным в глубокое раздумье. При виде тебя мой рассудок окончательно помутился. Моя обузданная было любовь устремилась за предписанные ей пределы. Еще не зная, что тебе скажу, я бросилась к тебе.
Теплый пар поднимался над рекой, запах дикой мяты и распаханной земли усиливался с наступлением дня.
— Пьер, я больше так не могу!
Задыхаясь, я стояла перед тобой в неясном утреннем свете. Должно быть, я выглядела как безумная под черным покрывалом, с горящими щеками, с прерывистым дыханием. Одной рукой я сдерживала свою волнующуюся грудь, другой сжимала твою руку.
— Пьер, умоляю, выслушай меня! Позволь сказать о моей бесконечной тоске. Я на исходе сил…
Рыдания разрывали мне грудь.
— Я люблю тебя так же сильно, как прежде, Пьер! Я ничего не забыла. Я не могу свыкнуться. Понимаешь, любимый мой, я еще молода, я невероятно живая. Я не была создана, чтобы стать монахиней, у меня нет призвания. Все, что я перенесла со времени пострижения, все это я приняла из послушания тебе, и я ужасно страдаю от этого притворства. Мое сердце остается с тобой. Ему невозможно быть без тебя. Позволь мне любить тебя, приблизиться к тебе, признаться тебе в том, от чего я задыхаюсь, вести себя, наконец, как супруге, которой я никогда не переставала быть!
Скрестив руки на груди, ты напряженно смотрел на меня. Как часто бывало во времена нашего счастья, ты слушал меня, чуть склонив голову к левому плечу. Твой взгляд проникал в меня до самой глубины души. Ты не произнес ни слова.
Какое-то время, показавшееся мне вечностью, мы стояли, связанные друг с другом взглядами. В твоем я читала встревоженную нежность, трогательную просьбу, призыв к тому, что есть лучшего во мне. Ты старался передать мне в этом безмолвном послании столь настоятельное сочувствие, столько настойчивой требовательности, что я вдруг покраснела от своей горячности и своего возбуждения.
Отпустив твою руку, я отступила на несколько шагов. Ты остался недвижен, не сводя с меня глаз.
Колокол молельни прозвонил к ранней службе. Его звон призвал меня к порядку. Я спрятала свои дрожащие руки в широких рукавах, склонила голову и направилась к часовне, где меня ждали.
Все было кончено. Моя последняя и неловкая попытка сближения не удалась. Из страха вызвать отвращение я больше не могла осмеливаться ни на малейший шаг, недозволенный моему сану. Своим молчанием, своей исполненной сдержанности манерой ты лучше объяснил мне, как следует себя вести, чем с помощью долгой беседы. Я сочла вопрос исчерпанным и с тех пор говорила с тобой лишь о вещах, имеющих отношение к аббатству. Могильный камень опустился надо мной!
Во время твоих посещений, которые ты в то время участил, стараясь быть нам полезным, я старалась являть тебе безмятежное лицо и безоблачную улыбку. Так ты хотел — у меня не было выбора. Чтобы найти силы для этой роли, я обращалась, как недавно научилась, к своему делу, к развитию дома, который основан тобой. Чем больше я работала для Параклета, чем больше способствовала его возвеличению и улучшению, тем больше испытывала ободряющее чувство, что следую твоему примеру. Ведя себя таким образом, разве я не удовлетворяла тебя полностью? Теперь я знаю, что ты ждал от меня совершенно иного, нежели просто тщательного исполнения обязанностей. Несомненно, я уже и тогда это знала. Но убеждала себя в обратном.
Именно в то время я завела привычку добавлять к нашему ежедневному молитвословию несколько особых молитв для тебя. Я ощущала болезненную радость, молясь таким образом о тебе публично, продолжая свои нескончаемые и тайные ходатайства о тебе в благочестии, в которое вовлекала своих согласных и одобряющих дочерей. Впрочем, под моим влиянием весь монастырь почитал тебя как своего господина и основателя общины. Твои все более и более частые приезды укрепляли не только мою душу, но и души других монахинь, которые ощущали большую гордость оттого, что их направлял такой пастырь, как ты.
И вновь, увы! тебя подстерегал скандал. Вскоре твои частые приезды в Параклет стали вызывать пересуды. Нашлись злые языки, утверждавшие, что твои посещения, несмотря на увечье, были вызваны желанием вновь обрести, под покрывалом монахини, женщину, которую ты прежде так любил.
