Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
– Проси Васюху.
– Тот такой же, стой на тебя.
Вышел из дому, зачерпнув в подсобке из котла, нагретой для управы водой ополоснул подойник, опрокинул его в ограде на столе, на котором мама моет и оставляет просыхать банки. Сделал всё так, как делает она.
Наколов под навесом дров, вернулся в избу. Подступил к маме. Плачет она, обиженная на себя, на свою немощь, без слёз, одним лишь подбородком.
– Мама, – говорю.
– Вот так, сыночек, – говорит. – Ишь, до каких мне пор пришлось дожить… уже за воздух спотыкаюсь.
– И я такой же, – говорю, – буду… Доживу если. – Ладно, что кости-то хошь целы, не сломала…
Доживёшь, – говорит. – Куда денешься. Это уж я-то лишнего немного прихватила.
– Мама, не надо.
– Ну, не буду.
– Тут чужого не прихватишь. Сколько назначено.
– Я понимаю.
– Чай, – говорю, – поставлю, заварю.
– Не моя на то воля… Зачем-то держит… Поставь, – говорит. – Завари… Да ты поел бы чё-нибудь.
– Нет, – говорю. – Пока не хочется.
– Ему не хочется. И плохо… Ну, молока бы хошь… – Я уже выпил.
– Ох, и обманывашь старуху?
– Обманываю, – признаюсь.
– Знаю, что так. Когда успел бы… Можешь яичницу себе поджарить.
– Нет, не хочу.
– Какой противный… Ну, чайник ставь… Приду, вот тока отсижусь. Щека болит – синяк под глазом будет… так садануться. Господи, помилуй.
Заварил я чай – напревает. Сижу за столом. В окно гляжу.
Кошек в ограде уже нет. Дел у них, у каждой, много – по всей окрестности разбрелись, сытые. Сердится ворона на пустую сковородку: перевернув как-то, долбит громко по ней клювом; в мою сторону не смотрит.
С бельевой верёвки, раскачиваемой ветром, срываются редкие капли – в мураву падают беззвучно.
Всё озарилось – солнце всходит.
Помылась мама под рукомойником, переоделась в чистые кофту и юбку, вышла в прихожую. В платке нарядном.
Пьём чай. Я – пустой. Мама – с сахаром и с корочкой ржаного хлеба, размачивая её в кипятке.
– Смейся, смейся, – говорит. – Просмешник. И ты когда-нибудь беззубым будешь.
– Я не над этим, – говорю. – Так, что-то… вспомнил.
– Я и не знаю… Надо мной… Вот и день… Тебе и осень, – говорит. – Это – по новому, по старому – ещё нескоро. Чай-то один, даже без сахару – и хорошо?
– А что?.. Нормально.
– Чё уж нормального?.. Взял тоже моду… Поел бы чё-нибудь, а, Ваня?
– Да не могу я, не хочу.
– Вредный какой. Ну, вот хошь с хлебом.
– Проголодаюсь как, тогда.
– В печи томлёная картошка, и молоко остынет скоро.
– Когда остынет, и попью.
– Ты непутёвый у меня, Ванюха.
– Какого вырастила.
– Да уж… Было лето, – говорит, – прошло, и не заметили… Так вот вся жизь.
– Чернушу, – спрашиваю, – выпустить?
– Будто и не жила… Рано ещё… Я выпущу сама.
Орать тут будет, всё кругом удришшет.
– Мне надо съездить, – говорю.
– Куда опять?
– На Кудыкину гору.
– Давай, отчитывайся.
– Сначала – в Ялань, а потом – в Волчий бор.
Тебе всё надо знать?
– А как же… А в Волчий бор зачем?.. Рыбачить?.. Рыба же есть, и вон Володина… Ты мне отрежь кусочек, отварю я.
– Ладно.
– И для себя.
– А я потом поем, сырую.
– На соль-то пробовал?
– Нормально.
– Как пожелаешь… Дак ты в Ялань-то чё повадился?.. Не к однокласснице своей?.. Как её?.. Вера. Забываю. Её родителей-то знала.
– Вера, – говорю. – Она в Томске.
– Долго приехать ей… Списались… Мать-то жива её?
– Не знаю.
– Она ж меня моложе, и намного. Отец-то умер… Дак ты не к ней, не к этой Вере?
– Нет, – говорю, – не к ней. Я же сказал, что она в Томске.
– Не нужно… к старому-то возвращаться.
– Не возвращаюсь.
– Ну, вот и ладно. Раз уж женат-то на другой…
А когда, – спрашивает, – вернёшься?
– В два… или в три. Если с машиной не случится что-нибудь… Потом опять уеду. В город.
– А в город чё?
– Ну, мама, надо.
– Надо, так надо. Поезжай.
– Ты уж тут, – спрашиваю, – подоишь как-нибудь?
– И мне, как малой, знать всё интересно… Станешь когда старым, таким же будешь любопытным.
– Не буду.
– Будешь… Человек два раза в жизни глупый – старый да малый, хочет он этого или не хочет… Подою, – говорит. – Чё уж не подою… Я же без вас справляюсь как-то.
– Не обижайся.
– Обижайся… Мне обижаться, Ваня, не за что.
На вас – и вовсе… И на обиженных, милый, воду возят, – заулыбалась, наконец-то. Мне сразу легче сделалось от этого. – Если уж я совсем-то перестану шевелиться, чё со мной будет?.. Нельзя сидеть, мне надо двигаться. А только сяду, рой могилу…
– Да ты и так… как заведённая.
– Как заведённая. Наскажешь… Раньше была такой, теперь-то чё уж… Будто гвоздём проткнули – дух весь вышел.
– А завтра, – говорю, – и послезавтра никуда. И здесь пока, из дому ни на шаг.
– Посмотрим. – Обещаю.
– Знаем мы ваши обещания.
– Честное слово.
– Рыбака.
– И пионера… Ну, – говорю, вставая из-за стола, – спасибо, Василиса Макеевна.
– За одну воду-то…
– За чай и за компанию.
– На здоровье, Иван Васильевич. Так ты во сколько, мне сказал, приедешь?
– В два или в три.
– Уж и забыла… Днём?
– Днём… Потом опять уеду, – говорю. – И допоздна уж.
– Ну, понятно.
Пошёл я за курткой, и телефон зазвонил. Снял трубку. «Котельная?» – спрашивают.
– Нет, – говорю. – Ошиблись, – трубку положил.
Мама не слышала, что и звонили; в окно глядела – и не видела.
– Слава Богу, – говорит, – очередь отвела. – Отвернулась от окна, перекрестилась и, вытирая после уголком белого цветастого платка рот, продолжает: – Лук, может, вырву, но не весь, на весь-то сил не наберусь… когда обдует да обыгает маленько.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
