И железные огромные щипцы опустились на жа ровню.
– Так нет денег на армию?! – Немигающие голубые страшные глаза барона придвинулись к самому лицу доверенного «короля сурков». – Нет?!
– Да нету же, нет! – выстонал-выкрикнул пытаемый.
Дверь в пыточную отворилась.
Нойон Жамболон, посланный с нарядом к Рожкову, молча кивнул на угол троим с ним вошедшим.
Сгибавшиеся под тяжестью мешков казаки свалили их в угол.
Жамболон встретился глазами с бароном и сдержанно кивнул.
Барон, подойдя, распорол кинжалом, выхваченным из-за кушака у казака, бок одного из мешков.
Золото, золото хлынуло ручьем на политые кровью опилки и растеклось.
Стало тихо.
Барон криво усмехнулся.
– Люди, люди, – произнес он, – порожденье крокодилов…
И вышел вон.
…Мешки давно унесли, подобрав золото с пола.
Сипайлов и Рожков остались одни.
– Что ж, – прошипел-прошептал палач, – значит, добрый самаритянин принял дорогих гостей, накормил-напоил да спать уложил?
Он поднял маленькие, черным огнем горевшие глазки на Рожкова, и тот, выдержавший взгляд барона, содрогнулся.
Сипайлов взял щипцы.
– Добро пожаловать в ад, – ощерился он.
16 сентября 2005 года, Казахстан, побережье Каспийского моря
Рита лежала на спине, связанные руки были примотаны длинной веревкой к языку рынды корабельного колокола над обеденным столом, под навесом, где вечерами собиралась за ужином шайка Бек-хана.
Сынуля сидел, расставив ноги в ковбойских сапожках, на лавке под навесом. Было жарко, удушающе жарко, но он не сменил «казаки» на более легкую обувь.
Он лениво шевелил прутиком, возя Маргарите по лицу. Та молча отворачивала голову, когда прутик залезал ей в рот или царапал веки.
Внезапно она одним точным движением, будто змея, вскинулась, поймала прут зубами и с маху перекусила его посередине. Темные ее глаза наотмашь хлестнули Сынулю по лицу.
Тот отпрянул.
Взяв себя в руки, он принужденно засмеялся и покосился на Белую, та загорала на днище перевернутой лодки и вроде бы ничего не видала. Ее оттянутые груди свисали, стекали на обе стороны, и пожухлые вялые соски с коричневыми ареолами темнели под беспощадным солнцем.
– У-у-у, c-сука, – процедил Сынуля, воровато оглянувшись, и ударил Риту носком сапога в ребра. – С-сука…
Рита закусила губу и замычала.
– Эй, сын противный, а по-другому бабу уговорить не умеешь? – раздался голос, и Граф шагнул из-за шалмана ветхого сарайчика – на солнцепек.
Сынуля вскочил и вытер враз вспотевшие ладони о джинсы, узкие дубовые «Rifl e», заправленные в сапоги. Джинсы были из редких теперь серий, способные стоять на полу сами по себе.
– Где… – Он сглотнул. – Где отец? Остальные? Бабки? Бабки где? Нашли, нет?
– Нашли, нашли, не суетись, – спокойно ответил тот и присел в теньке. Заметив, как корчится Рита, он процедил: – Что ж ты, сука, дешевишь? – и смерил Сынулю взглядом.
– А ты, Граф, часом, на ней не потел? Или щекотал ее, а не п…здил, когда за перстенек пытали? – распетушился тот.
– То за дело, – уронил урка, – а ты, марамойка, стой там, ходи сюда, базар к тебе небольшой имеется…
– Сюда смотри, – холодно процедил Бек-хан.
Они стояли с Энгром на беспощадном, жадном, белом всесжигающем свету, и короткие тени прятались позади. Глаза Сынули вылезли из очков.
– Ка… – начал он и осекся, – ка-а-а…
– Эй, Белая! – не поворачивая головы, не сводя глаз с Сынка, уронил Хан. – Развяжи ее…
Подхватившаяся подруга Сынули мигом влетела в халат и кинулась к Рите.
– Щас, щас, Ритуля, – зачастила она, – щас, я мигом, мигом… Вот готово, готово, Ханчик, – забормотала она и стала совать веревку то Хану, то Графу, просительно и жалко улыбнувшись Энгру.
Но никто не посмотрел на нее, она замолчала, и бельевая бечевка вялой белой гадюкой скользнула к ее ногам. Рита встала.
– Хан, Хан, я это, это, я ее не того, ты не думай, – заныл Сынуля. Внезапно лицо его сморщилось, слезы потекли по щекам, и он прошептал: – А где же папа?
Хан глянул ему прямо в глаза, и Сынуля завизжал.
– A-a-а! – голосил он. – A-a-а! Папуля, папочка, папа!
Граф, повинуясь взгляду Энгра, вытащил из-за спины «TT».
– Нет! – заголосил Сынок и повалился в ноги Бек-хану. – Нет! Не надо!
Белая стояла как в ступоре.
– Пожалуйста, брат… Видишь сам – кровь притягивает кровь… – сказал Энгр.
– Брат, мы не можем их отпустить, – с трудом выталкивая слова, сказал Бек-хан. – Они будут мстить…
– Нет! – визжал Сынуля. – Нет, не будем! Нет! Скажи, скажи, Натаха! – полез он на коленях к Белой.
Та подняла голову, глянула на пистолет и опустила ее. Граф взвел курок.
– Ладно, – сумрачно сказал Бек, – пусти их, пусть валят…
– Ты уверен? – спокойно переспросил тот.
– Пусти, – повторил Хан, и Граф, плавно вернув курок на место, убрал пушку.
Сынуля на четвереньках, а потом полувыпрямившись, кинулся к «чероки». Белая еле успела плюхнуться на сиденье рядом с ним, как мотор взвыл, и машина, плюнув песком из-под колес, развернувшись на месте, снеся шалман, полетела в гору.
Рита со стоном упала на грудь Бек-хану.
– Пойду посмотрю, чего пожрать имеется, – сказал Граф и направился к баркасу.
…Остановив машину в километре, по ту сторону вершины сопки, откуда ее не могли видеть с побережья, Сынуля, продолжая подвывать и причитать, вытащил из багажника завернутую в холст «СВД». Приклад снайперской винтовки был отполирован тканью и руками стрелков. Высвобожденный из-под ветоши, тускло блеснул оптический прицел.
– Ты что, ублюдок?! – вцепилась в винтовку Белая. – Ты что, гад, задумал?! Да нас же на куски порвут!
– Ты, ты, джеляб[58]! – заорал он. – Пикни, и я тебя первой тут же положу!
Та отпрянула.
Ползком, ползком взобравшись на макушку горы, он лег в пыль и прах.
Чахлый саксаул тянул к нему сучья, цеплял за одежду, божья коровка села на щеку.
Он зло шлепнул по щеке.
Затаив дыхание, поймал в прицеле фигуру.
Хан и Энгр сидели у кромки прибоя. Энгр, безучастный ко всему, смотрел на воду, туда, где, чуя еще далекую, но долгожданную вечернюю прохладу, чертили над зыбью и кого-то кликали чайки.
