Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Рассказы перемежались заплывами к другому берегу, более крутому. Там Костя нырял к рачьим норам и шарил в них голыми руками, отчего Катю, затаившую дыхание, передергивало. В рюкзаке обнаружился котелок со вмятиной на боку, и теперь в нем важно шевелили клешнями пойманные раки, дожидаясь своего часа.
Она смотрела на него и не могла понять. Как в Пряслене, среди простых, в общем-то деревенских парней, отчаянно матерящихся, громко хохочущих, глотая самогон у колонки, любящих бокс и боевики со Сталлоне, и пошловато скалящихся на любую девчонку в мини-юбке, – как среди них мог вырасти Костя. И от этого ей было не по себе. Она не могла понять, и как будто поэтому ожидала какого-то подвоха.
– Ты такой, – она мучительно подбирала правильное слово, – чистый.
– Моюсь каждый день, – хмыкнул Костя.
– Ты же понимаешь, что я хочу сказать! Я иногда смотрю на тебя, и мне даже боязно. Ведь я иногда как что подумаю… хорошо, что ты мысли не умеешь читать.
– Есть такое дело, – согласился Костя с притворной серьезностью, – и еще хорошо, что у тебя спина все-таки не прозрачная. Мавочка моя, ты говоришь глупости. Не дразни меня. Я вовсе даже не ангел. И конечно, я тоже думаю иногда о таком, что тебе лучше не знать…
Он сделал паузу, и в его выразительных глазах промелькнуло что-то такое, мужское, откровенное и словами не выразимое, от чего Катю одновременно захлестнуло жаром и стыдливостью.
– Но, – продолжал он как ни в чем ни бывало, – я просто не считаю нужным это высказывать? Смысл?
– Но другие-то высказывают, и иногда не в самой мягкой форме…
– И мир явно краше от этого не становится.
– Откуда ты такой взялся? Когда я тебя рассматривала у костра, на Ивана Купалу…
– А, так все-таки рассматривала!
– Естественно! – хихикнула Катя. – Ты мне показался инопланетянином, которому очень хочется быть похожим на землян.
– О, какие признания пошли… Земляне, я прибыл с седьмой планеты Альфа Центавра… Я вас завоюю! – глухим голосом продекламировал Костя и, подхватив Катю на руки, рванул вместе с нею к реке. Несмотря на Катины истошные вопли и хохот, он, подняв тучу брызг, забежал на глубину и бросил ее в воду, а следом нырнул и сам.
Наплававшись и нанырявшись, подурачившись на мелководье вдоволь, они оставили пляж и отправились дальше.
Катя подсела ближе к Косте, чтобы шум работающего мотора не заглушал слов. Ей отчаянно нравилось смотреть на мир его глазами. Берег был для него не просто берегом, Юла – не просто рекой, а трасса – не просто дорогой. Для Кости прошлое оказывалось таким же знакомым, как окрестности родного поселка. Времена смешивались, и все, что было, было для него одинаково недавно.
– Я все время болтаю. За всю жизнь не говорил столько, сколько за эти дни, вот честно! – признался он со смущением. Но тут же прищурился, высматривая что-то вдалеке. – Вон, смотри, видишь лес? Это Антоньевские леса, дремучие… Мой прадед, Юрий Афанасьич, детина огромный, косая сажень в плечах, там партизанский отряд свой собрал. В войну. Ты же знаешь, что фронт по Юле шел? На правом берегу наши, а на левом – не наши. И Юла была в те недели тоньше ниточки, вся насквозь простреливаемая…
– Твой прадед был партизаном?
– Был, да. А потом фашисты перешли реку. Весь отряд поймали и притащили в Пряслень. Моему деду, сыну Юрия Афанасьича, было десять лет. Всех детей партизан, чумазых, исхудавших, собрали вместе и поставили напротив отцов. А между двумя шеренгами ходили немецкие автоматчики. И никто из прясленцев не знал, что будет. Матери и жены рыдали и бросались к партизанам, и к детям, не зная, кого защищать. Кого они могли защитить? Полуголодные, оборванные, ни хлеба, ни скотины ведь почти не оставалось – война… А потом дали команду стрелять. И все упали…
– Кто? – побледнев, прошептала Катя.
– Отцы. Семнадцать человек. Юрий Афанасьич стоял до последнего. Пули его почти изрешетили, а он все не падал. И тогда немецкий офицер подошел и ногой в начищенном сапоге толкнул его в грудь. Тогда только он и рухнул. А детям офицер потом раздал шоколаду, бельгийского. И мой дед ревел и грыз эту плитку, такую сладкую и такую горькую. А мать не забирала, потому что… лучше, когда сын накормлен, верно?
И Костя невесело усмехнулся.
– Мои дедушка с бабушкой тоже пережили войну, – проговорила девушка. – Но никто из них ничего мне не рассказывал. Я иногда начинала приставать с расспросами, но они всегда молчали.
– А что тут рассказывать? Война есть война.
Катю рассказ потряс. Она почти расслышала в посвистывании птиц эти вопли, эти рыдания и эти выстрелы. Мирная река перед ней была невинна и чиста, но на ее дне еще лежали неразорвавшиеся снаряды и пули, не доставшие до живых мишеней. Как, наверное, лежали и скифские мечи, и кресты с раздетых революцией колоколен.
– А второй мой дед воевал недолго, – продолжил Костя, переведя дух. – В первой же атаке он понял, что все это бессмысленно. Все, кто были рядом, падали, а пулеметчик из леса напротив все поливал и поливал, и исполнить приказ – отбить пулемет и занять огневую позицию – не было никакой возможности. Дед, совсем тогда еще пацан, младше меня сейчас, рухнул на землю. Ноябрь, поле все устлано соломой, и кое-где колосья. Он напихал под шинель соломы, чтоб теплее было, окопался прямо руками и стал жевать колосья, какие насобирал. И его сморило, то ли от холода, то ли от страха. А разбудили уже немцы. И он до конца войны был в плену, в Германии. А я не знаю, честно говоря, кто из них был больше прав: тот, кто хотел выжить и выжил, и вернулся к семье, и восстанавливал деревню. Или тот, кто сражался, скрывался, и бесславно упал от толчка фашисткого сапога.
– Не бесславно! – горячечно возразила Катя. – Ты помнишь его до сих пор, и тебе не стыдно. Он был героем!
– Он был мертвым отцом и мужем, не вернувшимся с войны домой.
– Но если бы не такие, как он, никто бы не сопротивлялся, и нас бы теперь тут не было… Ведь не было бы!
– В любом случае, их крови во мне поровну. Я просто знаю, что еще несколько лет назад думал так же, как ты: один молодец, а другой трус. «Один серый, другой белый, два веселых гуся», без оттенков. Деду я, конечно, ничего не говорил, но иногда вспоминалось. Так просто всех судить: а вот я бы, а если бы мне бы… Эта дурацкая фраза «на его месте». Нет никакого «его места», у каждого свое! Я вот могу представить все это: когда под животом мерзлая ноябрьская земля, а во рту сухие колосья, и страшно так, что только чудом штаны еще сухие. Всегда есть причины, причины жить и причины умирать. У каждого они свои, другим не понять… Можно на амбразуру кидаться, а можно в плен сдаваться.
– Костя, у всех в войну была своя мерзлая земля и свои колосья, и хорошо, если были, – начала сердиться Катя. Эта тема была ей слишком болезненна. – И если ты думаешь…
Он поймал ее ладони в свои:
– Тшшш… Я ничего не думаю, я просто рассказываю. Давай не будем ссориться. Я просто историк: тешу тебя историями, вот и все. Можно долго спорить, кто был прав, но от этого уже ничего не изменится. Главное – твой личный выбор, в твоей жизни. а прошлое – просто прошлое. Они уже все выбрали…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
