Корби тем временем сказал:
– Попросите, чтобы Кэрол дала Эмме кольцо. Вот размер. – Он написал его на конверте, и Феликс Клоппер сунул его в бумажник.
Итак, «Мой отец не слишком хорошо себя чувствует, я не люблю оставлять его одного». «Я подхватила грипп». Что угодно, только кроме слов: «Я влюблена в человека, который посчитает черным предательством, если я проведу ночь под одной крышей с Корби, независимо от того, как близко он будет находиться».
Вот главная причина, и, конечно, Корби знал это. «Почему ты не отказался? Почему не мог сказать, что слишком занят живописью, чтобы ходить по гостям? Это было бы хорошим оправданием», – обращалась она мысленно к Корби.
Они снова попрощались, и Феликс Клоппер зашагал, ссутулясь, через луг своей прыгающей походкой.
– Как он вам? – спросил Корби, наблюдая, как Феликс удаляется.
– Человек, который знает, чего хочет, – определила Эмма. Она отступила назад. «Стоя рядом с Корби и провожая гостя, – подумала она, – мы напоминаем семейную пару». – Кто он?
– Британец. Родился в Будапеште, но много лет назад уехал оттуда. – Корби задержался в дверях на несколько мгновений, в то время как Эмма пошла назад, в кухню. – Я думаю, что вам понравится Кэрол, – сказал он, присоединяясь к ней. – Она, вероятно, позвонит вам.
– Вы поставили меня в неловкое положение. Вы же знаете, что я не могу принять приглашение.
– Ну, ничего. – Он, оказывается, находил это забавным. – Для начала скажите Хардичу, что выходные проведете со мной.
– Думаю, сначала надо сказать Саре. Это скрасит ей жизнь.
– Как вас заставить поверить, что это скрасит и мою жизнь? – Он улыбнулся.
«Он не упустит возможности навредить Марку. Он использует меня как оружие, если получит шанс», – подумала Эмма.
– Вы приглашали меня на чай?
– Пожалуйста, мой цветочек. Присядьте.
Она села на табурет и стала наблюдать, как он достал два больших бифштекса из холодильника.
– Тяжеловато для чая… – заметила она.
– Не говорите мне, что вы на диете.
– Нет.
– Или это, или ничто. Я не люблю сдобного печенья.
Эмма пожала плечами:
– Продолжайте тогда, я всегда готова съесть бифштекс. – Поскольку он помещал их под грилем, она сказала: – Бет думает, что противоестественно, если мужчина готовит для себя. Она испекла бы вам пирог.
– Да, кстати, – сказал он решительно. – Вот и ваш отец сказал мне, что я вам должен. Ведь вы полдня чистили и убирали.
– Выхода не было: или уборка, или дать ключ Бет.
– Ни в коем случае! – резко сказал он и осмотрелся с хозяйским видом: – Что же вы сделали?
– Мужчины! – вздохнула Эмма. – Для начала я отполировала весь пол.
– Итак, вы это сделали. – Он ни за что не обратил бы внимания, если бы ему об этом не сказали. – Это, должно быть, отняло некоторую энергию. Что является нормой оплаты за работу?
Он имел в виду, конечно, не наличные. Он мог бы купить ей конфеты, подарить цветы. Она сказала:
– Как насчет моего портрета?
У него был цейтнот в связи с выставкой, но слова были сказаны, и он ответил:
– Я не пишу портреты.
Она заметила, обвиняя:
– А для Гиллиан писали.
Она не хотела говорить это. Оцепенев, она сидела на своем высоком табурете, чувствуя себя идиоткой. Трудно было сказать большую глупость. Зачем она это сказала? Корби смотрел на нее, и она думала: «Твой отец, должно быть, так же смотрел на людей. Такими же глазами, и так же трудно было догадаться, что у них нет никакого шанса. Прежде, чем он приговорит их. Судья висельников!»
Она залепетала:
– Феликс Клоппер сказал, что он видел портрет в последний раз, когда был здесь. Портрет девушки, немного похожей на меня, – портрет соседки, только со светлыми волосами.
– И вы хотите видеть его? – спросил Корби. Он говорил достаточно мягко, но во взгляде проскальзывала ярость. Или презрение. Или еще что-то. Чувствовалось, что он еле сдерживался.
– Ни за что, – сказала она.
– Вы удивляете меня.
Она знала, что не может спокойно сидеть здесь и слушать, как Корби скажет: «Это была Гиллиан». Она не хотела видеть портрет, она только хотела, чтобы его не было на мельнице. И ей пора прекратить считать мельницу своей собственностью. Ей было жаль, что она упомянула портрет.
– Я накрою на стол? – Неуклюжая попытка смены темы разговора.
Он криво усмехнулся:
– Спасибо. – Очевидно, он решил не терять выдержку. Интересно, думала Эмма, что случится, если он когда-либо потеряет выдержку и сорвется. Не хотелось бы быть рядом. И, успокоившись, она поспешила сервировать.
Шкафы и светильники в кухне были из сосны, с черными железными ручками и петлями. Мебель располагалась вдоль изогнутой стены. Любой женщине бы понравилось готовить здесь. Хозяйка принялась бы украшать ее яркой посудой. Но сейчас кухня была так же сдержанна и аккуратна, как операционная.
Она накрывала на стол, рядом стояла пара деревянных табуретов. Эмма спросила:
– Вы обычно здесь едите?
– Обычно да. Иногда наверху.
– Вы снова уедете отсюда?
– Конечно.
– Вы не продадите мельницу, не так ли? Она будет вам домом.
– Это зависит…
– От чего?
– От жизни, мой цветочек. – Он говорил так, будто она была ребенком, который задает утомительные детские вопросы. Он уделял поджаривающимся бифштексам больше внимания, чем ей.
Она предложила:
– Позвольте мне опекать мельницу, если вы уедете. Я бы заботилась о ней.
– Это – дело, – сказал он. – Перемешайте салат, и получите ключ.
Она сделала салат и приправу к салату, которая ей самой нравилась.
– Сколько картин он забрал? – спросила она.
– Пятнадцать.
– А сколько ему нужно?
– От двадцати до тридцати.
– Он получит их?
– Да.
– Последнее время вы очень заняты.
– Вы тоже.
Занята тем, что бывает с Марком там и сям, счастливое времяпрепровождение. Но ей не хотелось говорить о Марке с Корби. Она продолжала:
– Феликс рассказал мне, как он встретил вас и как Кэрол получила браслет в подарок. Что вы делали в болотах Камарга?
– Рисовал. – Он начал рассказывать ей историю Феликса Клоппера. Он был беженцем и поднялся до владельца нескольких художественных галерей с международной славой. О Кэрол, его жене, и Джастине, их маленьком сыне.
