— Ваш брат тоже потерял работу?
— Не сразу. Он был отличный мастер, один из лучших рабочих фирмы. И продержался там, в числе немногих, до самого конца. Но, знаете, ему там не нравилось. Все было как-то странно — этот молодой управляющий привез своих людей из Лондона, в том числе иностранцев. Они всюду ходили, записывали, задавали вопросы — решительно обо всем. Кто делал это, почему он делал то, что делал после того, как много потратил на это времени… и не только о работе спрашивали. Задавали и личные вопросы — где живут, какую церковь или молельню посещают, в какие клубы, общества входят, про семейные обстоятельства тоже…
Конечно, тред-юнионам это не нравилось, — продолжала она. — Но они ничего не могли поделать без разрешения их начальства. А между тем по-прежнему происходило что-то непонятное: управляющий и его иностранные приятели каждый день появлялись в цехах, опять что-то записывали, потом устраивали совещания, что-то вымеряли, чертили, инспектировали… Говорили, за всем этим — прорва денег. Да только рабочим ни чего из них не перепадало.
В конце мая прошлого года созвали собрание, приглашены были все остававшиеся на заводе рабочие — не вызваны, а именно приглашены. Это были люди, считавшиеся самыми надежными, вы помните… О них было известно абсолютно все, все записано в тех тетрадках — даже то, сколько они платили за квартиру или сколько у них детей.
Итак, рабочие, эти последние, самые избранные, их было около сотни, явились в специально арендованный для этого зал. Нет, это не было обычное собрание во дворе; их усадили за столы, желающие могли перекусить, все было подготовлено. Они никогда ничего подобного не видели. Можете себе представить? Мой брат даже растерялся, очень уж все было непривычно.
Наконец, когда все собрались, вошел управляющий со своими приятелями и произнес речь. Я помню, как рассказывал мне об этом Сидней, и какое это произвело тогда впечатление… Говорилось о том, что в развитии фирмы наступает самый волнующий и революционный момент за всю ее историю. Детали припомнить сейчас не могу, помню только, Сидней сказал, что был просто в восторге, и все остальные чувствовали то же. Это было какое-то религиозное чувство, сказал он, и слышать от него такое было странно… сейчас расскажу почему. Вроде проповедей Сенки и Муди[8], сказал он, так что под конец в зале не осталось ни одного человека, кто не подписался бы под чем угодно, лишь бы продолжать там работать.
Миссис Сэддон на секунду умолкла. Нахмурившись, она сидела, уставившись на огонь в камине.
— Но что же новые хозяева намеревались производить? — спросила Салли. — Ведь после такой речи вряд ли предполагалось по-прежнему тихо-мирно выпускать котлы для локомотивов? Они не объяснили, каковы их планы?
— Не в тот раз, нет. Там говорилось только о мире и о процветании, о великой новой работе на благо всего человечества и тому подобное. И про то, что они гарантируют работу до конца жизни, и пенсию, если угодно, и новые дома от компании — но только при одном условии: если рабочие подпишут контракт прямо там и тогда. А в обмен на все эти выгоды (да, там еще говорилось об особо выгодном страховании здоровья) рабочие должны отказаться от членства в своих союзах и подписать согласие не бастовать.
Ну, большинство тут же поймалось на удочку и подписалось. Еще там говорилось что-то об обязательстве хранить все в тайне — я не знаю, на сколько это было законно, но там присутствовал юрист, который все разъяснил, как рассказывал Сидней. Не сразу он осознал, что во всем этом что-то не так.
Все же нашлось там несколько человек, — продолжала миссис Сэддон, — которые повели себя осторожнее. Одним из них был Сидней. Они спросили управляющего, могут ли они пару дней подумать. Ну, конечно, ответил управляющий. Мы не хотим никого принуждать. Это целиком и полностью ваш собственный выбор. Мы даем вам на размышление неделю, сказал он, но все вы лучшие из лучших, все нам подходите, и мы были бы огорчены, потеряв вас. Как видите, мисс Локхарт, льстили вовсю.
Словом, мой брат пришел домой и рассказал все жене. Таких осторожных, как он, там набралось с полдюжины, но на следующий день почти все они подписали бумаги. Тред-юнион попытался отговорить их, да только что они могли предложить по сравнению с посулами управления? Но тут Сидней услышал кое-что от своего приятеля — они вместе посещали курсы по литературе и философии для рабочих. Там все говорили о том, что новое правление заинтересовано в другом предприятии неподалеку — в «Литейном заводе Фернесса». И уже приняли решение обе фирмы соединить, превратить их в мощное предприятие, которое принесет благоденствие человечеству и мир и процветание во всем мире.
Но мой брат пацифист, понимаете, мисс Локхарт? Он не хочет иметь ничего общего с войнами и насилием в любом виде. Он принадлежал к методистам, как и я, но, когда женился, заинтересовался квакерами. Он не стал членом их секты, то есть братом, как они себя называют, и я думаю, только поэтому новое правление ничего не прознало, иначе они бы давно от него избавились.
А дело в том, что «Литейный завод Фернесса» звучит-то вполне невинно, да только производили они ружья. Пушки. Одним словом, оружие.
Поэтому Сидней сказал: нет, большое спасибо, он к этому касательства иметь не желает; его рас считали, и с тех пор он не работает. Я время от времени, когда могу, посылаю ему немного денег. Вот и все об этом — кроме того, что обе фирмы теперь слились, и это уже не «Литейный завод Фернесса» и не «Уокер и сыновья», а «Литейные заводы „Полярная звезда“. Вот все, что я знаю.
Салли хотелось захлопать в ладоши от радости. Это было первое надежное указание на то, что именно производит Беллман — винтовки, пулеметы, пушки — словом, вооружение…
— Миссис Сэддон, вы очень помогли, — сказала она. — Не могу передать вам, как это важно. Но есть еще одно: не упоминал ли когда-нибудь ваш брат что-то… это называется «саморегулятор Хопкинсона»?
Миссис Сэддон задумалась.
— Если и упоминал, я не припомню, — сказала она. — Мы редко говорили о всяких там механизмах… А что это?
— Я не знаю. Но хотела бы разузнать. Скажите… я могу навестить вашего брата и поговорить с ним? Вы дадите мне его адрес?
— Сейчас я запишу его для вас. Но… Право, не знаю, мисс Локхарт, может быть, мне не следовало все это вам рассказывать, в сущности, не мое это дело…
— Вас никто не просил подписывать обязательство хранить что-либо в тайне, миссис Сэддон. Да если бы и потребовали, я весьма сомневаюсь, что это законно. Такое требуют те, кто затевает что-то дурное. По-моему, ваш брат поступил правильно, и я бы очень хотела поговорить с ним обо всем этом.
Миссис Сэддон подняла крышку миниатюрного бюро, обмакнула перо в чернильницу и написала имя и адрес брата на карточке.
— Живет он сейчас совсем бедно, — сказала миссис Сэддон нерешительно. — По сравнению с ним я вполне благополучна. Мистер Сэддон старший клерк у Хаусона и Томкинса, торговцев лесоматериалами, так что у нас все в порядке. А мой брат человек пожилой… Я хочу сказать… возможно, дело в том, что я вышла из той же среды, и я не забыла об этом. Мы были бедны, но в доме всегда были книги… и журналы тоже — «Домашние беседы» и тому подобное — словом, понимаете, нам была присуща гордость, уважение к знаниям. Я всегда к этому тянулась, потому и стала учительницей в воскресной школе. Просто не знаю, что будет теперь делать Сидней без этих курсов… Ох, я совсем разболталась. А суть в том, мисс Локхарт, что мне все это не нравится. Что-то там идет не так, как надо, а в чем все-таки дело, не понимаю. Вот вам адрес…
