Ну чем вам не наблюдение, которое даст сто очков вперед любому показанному наблюдению! Или вот эта трагикомическая история с одной красивой женщиной, которая захотела стать еще моложе и красивее к приезду из длительной командировки любимого мужа. Она решила сделать себе пластическую операцию, но муж вот-вот приедет, поэтому торопилась. И все получилось наспех и неаккуратно. Не были сделаны предварительные анализы на аллергию и многое другое. Да и врач, решивший пойти ради денег на нарушение врачебной этики, сделал все топорно и грубо. В результате все лицо у нее распухло и покрылось синяками, в особенности у глаз. И чувствовала она себя так, что ей впору в реанимацию, а не то что красоту наводить. Слава Богу, муж возвращается на несколько дней раньше и застает дома жену в таком плачевном состоянии. Он в ужасе, везет ее как раз в реанимацию.
В приемном покое института Склифосовского их первым делом встречает дежурная медсестра, которая видит травмированную жертву, всплескивает руками и, совершенно не ориентируясь в сфере чуткости и такта, обращается к мужу с вопросом: "Кто же это вашу бабульку (!) так побил?" Ну ладно бы еще побил, но "бабульку"! Мечта о быстром омоложении рухнула на самое дно старушечьего триллера. Хорошо, что временно и все было поправлено, но каков эпизод, в котором смерть с водевилем танцуют в паре!
Или вот какая прелесть! У моего приятеля в Риге есть телохранитель. Его зовут Шура. Шура давно уже перестал быть просто телохранителем. Он для босса и водитель, и товарищ, и помощник в доме, и многое другое. Но главное все же - телохранитель, со всеми признаками профессии: у Шуры литой торс, широкие плечи, кобура с пистолетом всегда под пиджаком справа, потому что Шура левша; шея диаметром с голову, но главное - лицо. Убедительное, невозмутимое, гранитное лицо солдата-наемника и слюдяные глаза, глядя в которые, человек с агрессивными намерениями сразу эти намерения теряет.
Когда мы стояли возле машины, к нам подошел паренек и попросил десять сантимов. Остап Бендер на аналогичный вопрос беспризорного отвечал многословно и неконкретно: "Может, тебе дать еще ключи от квартиры, где деньги лежат?" Шура же обернулся к попрошайке, посмотрел на него и тихо сказал одно только слово: "Потеряйся". Тот заглянул в Шурины глаза и исчез с быстротой карты в руках у фокусника. Хотя в слове не было угрозы, это был скорее совет. При всем этом Шура много читает, каждую свободную минуту он с книжкой, складно и грамотно говорит, слушает музыку. А любимое музыкальное произведение у него - как вы думаете, что? "Реквием" Моцарта. Хотя... может быть, "Реквием" - это чисто профессиональное?.. Не знаю, не знаю, одно скажу: наблюдения за Шурой доставляли мне и актерские, и, если угодно, литературные наслаждения.
А филатовские наблюдения ? Чего стоит один только рассказ о чиновнике из Госкино, приехавшем проверять, как идут съемки фильма "Чичерин". Почему бы не прокатиться даром в Италию и не проверить? Первый день для него как для деятеля культуры, естественно, - это ознакомление с культурными и историческими ценностями, музеи и прочее, а уже второй - самое главное, для чего приехал, - магазины.
Странный каприз одолел чиновника - спрашивать в магазинах "сколько стоит" именно по-итальянски. Его научили, что надо говорить: "Куанто косто?" слегка подивившись его капризу, потому что во всей Европе, если спросишь по-английски: "How much?" - будешь понят. Но он хотел именно по-итальянски.
Поэтому прилежно учил фразу, запоминал: "Куанто косто, куанто косто",что, однако, не помешало ему, войдя в первый же магазин, небрежно обронить: "Коза ностра". И все попадали на пол, приготовившись к нормальному ограблению. Даже если Леня все придумал, то это придумал поэт.
Он и в училище конструировал ситуации, которые не могли быть показаны на сцене, но как рассказы были замечательны. "Вот, - говорил, - представь, идет по пустыне человек, и вдруг прямо перед ним - королевская кобра, огромная, метра два. Он замирает в ступоре и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. А кобра шипит, постепенно подымается, раздувает капюшон, и ее немигающие глаза приговаривают путника к смерти. Никого нет, никто не поможет. Воздух застыл, ни одного движения, только язык кобры - туда-сюда, туда-сюда, ни звука - только зловещее шипение, сейчас последует бросок - и все. Момент истины. И тут... над ними пролетает птичка и роняет на голову королевской кобры помет.
Прямо на корону, на раздувшийся капюшон грозного пресмыкающегося.
Неприлично! И вот помет медленно стекает по кобриному немигающему глазу, лучше бы он мигал, зараза! А так ведь - никакой защиты!" - И дальше Филатов излагает нам внутренний монолог кобры во время того, пока это стекает.
Птичка невольно разрушила весь драматизм ситуации, кобра - уже не хозяйка положения: глупо как-то оставаться грозной, когда у тебя с головы течет такое, совершенно не подходящее для смертельного броска. "Вот незадача-то",- думает кобра, и так далее, - все, что она думает, рассказывает Филатов, и это смешно до слез, до боли в животе. Он часто сталкивает в рассказах высокое и низкое и тычет пресловутую романтику в земной перегной, несмотря на то, что относится к ней более чем лояльно...
"Ползут альпинисты, - начинает Леня новый рассказ. - Трудное восхождение, но им надо добраться до вершины и водрузить на ней флаг нашей Родины. Они дали клятву, они должны! А тут еще непогода, шквальный ветер, метель. Они начинают терять людей, кто-то уже не в силах ползти и остается ждать товарищей в промежуточном лагере. Остаются двое. Обмороженные, ослабевшие, они уже еле двигаются. Один из них не выдерживает за пятьдесят метров до вершины и говорит товарищу:
- Ползи один, я останусь.
- Нет, - отвечает тот, - я тебя не брошу.
- Ползи, я сказал, у тебя одного больше шансов. Не забывай о флаге, мы обязаны его установить, и вымпел тоже. Флаг нашей страны должен там реять, и поэтому ты дойдешь, сдохнешь, а дойдешь и поставишь...
Альпинист смотрит на товарища, слезы замерзают и остаются круглыми льдинками на его обмороженных щеках. "Иди",- говорит тот и остается лежать в снегу. И наш последний альпинист преодолевает оставшиеся метры, уже полумертвым делает последний судорожный рывок и втаскивает свое израненное тело на крохотную площадку вершины. Все! Победа! "Весь мир на ладони, ты счастлив и нем",- как в песне Высоцкого. Значит, не зря пот, слезы и потери, не зря замерзающие друзья там, внизу. Он вынимает флаг и вдруг видит, что воткнуть его не во что! Абсолютно ровная поверхность. И реять флагу нашей Родины, стало быть, тут не суждено".
Филатов рисует нам жуткую картину, в которой очевидна никчемность цели по сравнению с колоссальными затратами на нее, и не знает, как закончить.
- А что дальше-то? - спрашиваю я, зачарованный страшной сказкой и надеясь все-таки на счастливый конец.
- Да что, что? - говорит Леня.- Все...
- Как все?!
- Ну... он там лег и умер. - И, немного помолчав: - А флаг - сдуло! заканчивает он категорично, с ненавистью к этому куску материи, из-за которого все и случилось.
Сегодня, я думаю, Леня пожалел бы последнего альпиниста, сказал бы, что тот заплакал и стал спускаться, подобрал товарищей, и они бы все благополучно вернулись домой. Но флаг все равно бы сдуло! Он бы ему не простил того, что у нас всю дорогу флаг выше человека, что тот - с серпом и молотом, что сегодняшний - с долларом на полотнище.
