Книга Насельники с Вороньей реки - Михаил Кречмар

Работа на лосином сафари – дело тяжёлое, требующее полной отдачи, всего твоего времени и ещё часов шести в придачу, которых, как вы понимаете, господь бог или сила, обращающая Землю вокруг оси, нам не дали. И потому я был бесконечно благодарен Свиридову, который согласился поехать со мной и поработать на охотничьей базе поваром и лагерным рабочим одновременно.

Мы охотились на нижней границе участка семьи Дьячковых. И когда в воздух взмыл последний «железный птиц», уносящий от нас довольных и не очень довольных клиентов, я оставил лагерь на капитана Свиридова и решил немного пробежаться по окрестностям.

Интересовало же меня вот что. В начале гона сохатые старались двигаться вверх по реке, совершая иногда довольно значительные переходы. Но вот сейчас, когда мягкая поверхность тундры уже схватилась ледяной корочкой, неумолимо растущей вниз, навстречу вечной мерзлоте, а с неба то и дело пробрасывало снежной крупой, лоси один за другим начали выходить в открытую тундру, иногда стояли там группами – по два, по три рогача. Мне стало интересно, что кроме бушующих гормонов гонит этого по сути таёжного зверя на открытые пространства и заставляет там проводить многие часы. Вот я и решил прогуляться по тундре вдоль заросшей лесом реки и попытаться установить какую-нибудь закономерность в поведении животных. Если бы мне это удалось, то здорово помогло бы в поисках трофеев.

Установилась самая комфортная температура для длинных пеших походов – где-то от нуля до минус десяти. Мелкие лужи и болота уже подмёрзли, да так, что выдерживали вес среднего человека. То, что я называю здесь тундрой, на самом деле таковой не является. Это была неровная, холмистая поверхность, вся усыпанная мириадами невысоких осоковых кочек, похожих на головы закопанных по шею в мерзлоту викингов. Сходство усиливалось ещё и тем, что сама кочка торчит из поверхности на более тонком основании – вроде шеи или ножки, что усиливает впечатление от хождения по этому явлению природы: травянистые головы то и дело выворачиваются из-под ноги, и сапоги погружаются в бурую торфянистую жижу… Поверх этого кочкарника здесь растёт кедровый стланик – нечто вроде стелющейся над землёй сосны. Некоторые кусты его могут быть высотой около двух-трёх метров. Стланик этот растёт по тундре не очень равномерно, иногда образуя почти непроходимые сплошные заросли (знавал я геодезиста, который по таким кустам шёл со скоростью пятьсот метров в час), где-то чередуясь с огромными, совершенно пустыми открытыми участками, а кое-где образуя отдельные куртины – тёмно-зелёные плоские блямбы, усеивающие жёлто-красно-коричневое пространство.

Вот я и лавировал между этими блямбами, иногда останавливаясь и внимательно оглядывая окрестности в бинокль. Тусклый октябрьский день был в самом разгаре, сохатые, даже если и находились сегодня в тундре, уже легли между кустов. На одном из увалов я разглядел небольшого медведя, собирающего мороженую голубику. Медведь был мелкий, ногастый и шустрый, но я понадеялся, что он ещё вырастет, наберёт, как принято говорить у охотников за трофеями, «размер» и в конце концов принесёт мне как минимум тысячу евро прибыли. Я опустил бинокль и осмотрелся снова: теперь меня интересовали уже ближайшие окрестности. А конкретнее – то, что находилось прямо у меня под ногами.

Я уже довольно давно заметил, что двигаюсь по какой-то утоптанной тропе.

Само по себе наличие троп в этих местах никогда никаких вопросов не вызывало. В северных условиях, когда нарушенная растительность и почвенный слой восстанавливаются десятилетиями, тропы возникают даже там, где всего по разу в год проходят пять-шесть животных. Тропы здесь оставляют все, от леммингов и полёвок – между кочками и кустами – до зайцев (в годы их изобилия), лосей и медведей (ну этим, как говорится, сам бог велел). А какие тропы оставляют в, казалось бы, неприступных горах снежные бараны – до полутора метров шириной! По ним, кажется, можно ездить на мотоцикле.

Я снова поглядел себе под ноги, потому как именно эта тропа наводила на мысль, что она оставлена человеком. И вот это уже было не очень обычно.

Пешком в тёплое время в этих местах местные жители обычно не ходят. И не делают этого по целому ряду вполне серьёзных причин. Во-первых, потому что ходить по здешней тундре чертовски неудобно. Во-вторых, тундра летом – это царство бесчисленных кровососов, сводящих с ума даже человека, пользующегося накомарниками и реппелентами. Ну и главное – в этих местах человеку просто нечего делать в непромысловый сезон. А здесь…

Я прошёл ещё метров триста и вдруг упёрся в глубоко врезанное в тундру русло небольшой реки. Прямо под моими ногами небольшой ручеёк уходил под мох, а затем снова вытекал на поверхность. Я опять повёл глазами вокруг.

Здесь уже следов человеческой деятельности было побольше.

Мой глаз безошибочно обнаружил срезанные ножом несколько лет назад пеньки веток. Некоторые смотрелись посвежее, некоторые – постарше. Борта долины выглядели вытоптанными. И вытоптаны они были отнюдь не оленями. Прямо под ногами лежала щепка, и это была щепка от строганной фабричным способом доски.

А прямо впереди расстилался кусок очень характерного ландшафта, который на Севере принято называть лунным. Лежащий выше по течению кусок речного русла был полностью перепахан поперечными серыми валами – словно огородными грядками, только высотой почти в рост человека. И на этих грядках ничего не росло. Они просто сверкали под блёклым северным солнцем мириадами серых обкатанных голышей.

Стало быть, в пятидесятые-шестидесятые годы здесь добывали золото.

Полигон по колымским масштабам был совсем небольшим. Когда-то здесь вынули какой-нибудь кубический километр грунта, чтобы добыть из него ведро золота. Дорога на него шла с другой стороны хребта, через перевал с Вороньей реки на Чанувеем, на самой реке старателям было нечего делать, и поэтому они туда даже не пустили тракторного пути. С учётом временного характера существования приезжего населения на Севере становилось понятно, что практически никто из постоянных обитателей окрестных посёлков не помнил о его существовании.