«Филлипс-66 Винка» стала не единственной станцией, по которой тяжко ударило нормирование бензина и резины. Люди теперь водили машины куда меньше, и автозаправки по всей стране закрывались одна за другой, каждый день. Сестры протянули дольше многих, но наконец и папуля с Фрици пришли к тому же выводу. С их выручками дороже выходило держать автозаправку открытой, а потому они решили к концу недели закрыться. В последний день работы станции шел снег. Погода снаружи – холодная, серая – более-менее совпадала с их внутренней. Сестры с грустью протирали стойки и снимали со стен фотографии. Софи упаковала все старые карты и открытки и унесла их в дом. Папуля говорил, что это все временно. Он был уверен, что после войны они сразу откроются и все вернется в свою колею. Но сестры сомневались, может ли все быть как прежде.
Содержать девичью автозаправку – тяжкий труд, но вот он завершился, и они осознали, как сильно им всего этого будет не хватать. Хоть и ненадолго, но они прославились из-за Фрици, а теперь всему конец.
Примерно к пяти они все доделали, снаружи стемнело. Девчонки отправились домой, а Фрици обошла здание, заперла все двери и в последний раз выключила свет. Дома сдала папуле ключи, а Гертруд сказала вслух то, о чем все думали про себя: – Ох, Фрици, интересно, случится ли нам еще такая потеха…
Надо ей или не стоит?
Пойнт-Клиэр, Алабама
Сьюки чувствовала, что с начала ее встреч с психиатром наметился некоторый прогресс. Наконец у нее стало получаться быть рядом с Ленор и не реагировать так сильно (например, она больше не желала ее удавить), но все равно видеть Ленор в новом свете – не как мать, а как совершенно чужого человека – было очень странно, и Сьюки терялась, как ей себя вести.
Время от времени она раздумывала, не сказать ли Ленор, что знает о своем удочерении. А если сказать, что из этого выйдет хорошего? Женщине восемьдесят восемь лет, и она явно не хотела, чтобы Сьюки узнала. И так старалась от нее это скрыть, а потому, если ей все выложить, она только расстроится. Да и вряд ли удастся теперь что-то исправить. Ущерб уже нанесен. Сьюки по-прежнему обижалась и злилась, но в то же время уже была Ленор благодарна. Если не считать попыток Ленор запихнуть ее куда ни попадя, семья у Сьюки была чудесная. Лучших отца и брата не пожелаешь. Она выросла в милом доме, и отказу ей точно ни в чем не было. И не удочери они ее, кто знает, чем бы дело кончилось? Какая-нибудь техасская семья взяла бы ее, выросла бы Сьюки на ранчо, и вот это прямо катастрофа. Она панически боялась лошадей. Или же вообще никто бы ее не удочерил, она осталась бы в приюте до совершеннолетия, а потом ее оттуда вытолкали бы на все четыре стороны. И, не вырасти она там, где довелось, – никогда бы не встретила Эрла Пула-мл. Была бы совершенно другим человеком, за совершенно другим супругом замужем и с совершенно другими детьми, – а то и вообще не замужем. Как подумаешь, насколько случайно все в ее жизни, так недолго и спятить.
Если б ее настоящая мать не оставила ее, она, может, выросла бы в Висконсине, говорила бы по-польски или, во всяком случае, с выговором янки. Может, даже играла бы на аккордеоне или, кто знает, стала бы монахиней. И, будь она тем, другим человеком, прошла б мимо себя теперешней по улице и, вероятно, не узнала бы себя. Сьюки предположила, что выглядела бы снаружи так же, но внутри была бы кем-то полностью иным. Была бы собой, но – абсолютно иной версией. Может, была бы, конечно, не такой нервной, – а может, и такой же. Вдруг ее нервы – совсем не из-за Ленор. Как тут понять, какая часть ее личности происходит от ДНК, а какая – результат воспитания. Она всегда считала, что рост и нос у нее от отца, а симмонзовская ступня – от Ленор, а теперь поди пойми, что откуда?
О боже. Только она собралась расслабиться и насладиться жизнью, как на тебе. Расслабишься тут, пожалуй, если в голове сплошные вопросы, круглосуточно.
Шли дни, а она все больше размышляла о своей настоящей матери. Как-то вечером после ужина она сказала Эрлу:
