Знаете ли Вы, что Вы — писатель?
С наилучшими пожеланиями и поздравлениями,
С. С. Форестер.
(Если вам интересно, „Кусок пирога“ напечатан в конце этой книги.)
Ничего себе! — подумал я. Девятьсот долларов! И еще хотят напечатать! Неужто все это так легко? Да быть того не может.
Смешно, наверное, но было и правда так. Или почти так.
Следующий рассказ, который я написал, был вымыслом. И я с этим справился. Не спрашивайте только как. А мистер Матсон его продал. И вот таким образом за последующие два года я сочинил по вечерам в том самом домике под Вашингтоном одиннадцать рассказов. Все они были проданы в американские журналы, а потом вышли отдельной книжкой под названием „Перехожу на прием“.
Примерно тогда же я затеял еще сочинение детской книжки. Назвал я ее „Гремлины“, и именно там в первый раз на свете появилось это слово. В моей истории гремлинами зовут маленьких человечков, обитающих на истребителях и бомбардировщиках британских ВВС, и именно гремлинов, а не противника, надо винить за все эти пробоины, за следы от пуль, за объятые пламенем двигатели и за сбитые самолеты. У гремлинов были жены, их звали фифинеллы, и детишки — виджеты, или ребята-свистята. И хотя сразу было видно, что сочинил эту историю неискушенный литератор, ее купил Уолт Дисней, решивший поставить по ней полнометражный мультипликационный фильм. Но сначала (в декабре 1942 г.) ее напечатали в журнале „Космополитан“ с цветными иллюстрациями Диснея, и после этой публикации история о гремлинах стремительно разошлась по всем ВВС как в Британии, так и в США и скоро стала чем-то вроде легенды.
Благодаря этим гремлинам мне предоставили трехнедельный отпуск с освобождением от исполнения всех обязанностей в посольстве, и я укатил в Голливуд. Жил там за счет Диснея в роскошном номере гостиницы „Беверли-Хиллз“, разъезжал на огромном сверкающем лимузине и каждый день работал вместе с великим Диснеем в его студии в Бербанке, доделывал сюжетную линию будущего фильма. Сплошной праздник! Ведь мне все еще было только двадцать шесть лет. А я ходил на пресс-конференции в огромный диснеевский офис, и каждое произнесенное мною слово фиксировалось стенографисткой, а потом распечатывалось на машинке. Еще я слонялся по комнатам, в которых трудились талантливые мультипликаторы, — те самые, которые уже создали „Белоснежку“, „Дамбо“, „Бамби“ и много других замечательных фильмов.
Когда отпуск кончился, я вернулся в Вашингтон, фильм они уже делали сами.
Мою повесть о гремлинах напечатало в Лондоне и Нью-Йорке одно детское издательство. В книжке было много цветных картинок, нарисованых Диснеем, а называлась она, разумеется, „Гремлины“. То издание теперь редкость, у меня самого есть только один экземпляр. Да и кино так и не сняли. По-моему, Диснею было как-то не по себе, не слишком уютно, что ли, с этой выдумкой. Он-то сам в Голливуде сидел, а где-то там, очень далеко, над Европой, бушевала великая война в воздухе. Вдобавок история рассказывала про британскую авиацию, а не про его соотечественников, и это, думается, еще более усиливало его замешательство. Так что, в конце концов, он охладел ко всей этой истории и свернул работу над фильмом.
Моя книжка про гремлинов возымела еще одно последствие — из-за нее со мной в Вашингтоне во время войны произошло нечто из ряда вон выходящее. Элеонора Рузвельт читала ее в Белом Доме своим внукам и, видимо, сама в нее влюбилась. (Надо сказать: „Она от нее тащилась“, — поправляет меня мой внук.) И вот, получаю я приглашение пообедать с нею и президентом. Ну я и пошел, хотя ужасно волновался. Мы прекрасно провели время, и меня пригласили опять. Потом миссис Рузвельт стала приглашать меня на выходные в их загородную резиденцию, и там, хотите верьте, хотите нет, я провел немало часов с президентом Франклином Рузвельтом, деля с ним его часы отдохновения. Я сидел подле него, а он мешал мартини с чем-то там перед воскресным ланчем и мог вдруг произнести что-то вроде этого, например: „Я только что получил любопытную телеграмму от мистера Черчилля“. А иногда даже пересказывал мне, о чем шла речь в этом послании, — чаще всего что-нибудь насчет бомбардировки Германии или затопления немецких подводных лодок. Я изо всех сил сдерживался и изображал бесстрастное спокойствие человека, ведущего светскую беседу, хотя во мне внутри все бурлило и кипело: вот, ведь, самый могущественный человек на планете, а делится со мной такими сверхсекретными тайнами. Иногда он катал меня на автомобиле. Ездил он, насколько мне помнится, в стареньком „Форде“, переделанном специально для него, — у него ведь были парализованы ноги. В машине не было педалей, все управление — ручное. Охранники вынимали его из инвалидной коляски и пересаживали на водительское сидение; тогда он отсылал их взмахом руки, а сам начинал носиться на безумных скоростях по узким дорожкам.
Как-то в воскресенье во время ланча Рузвельт рассказал нам историю, которая потрясла всех собравшихся гостей. По обе стороны длинного обеденного стола сидело человек четырнадцать, была принцесса Марта Норвежская и несколько членов правительства. Подали какую-то не очень аппетитную белую рыбу в густом сером соусе. И вдруг президент ткнул пальцем в меня и говорит: „Вот, тут у нас англичанин сидит. Позвольте рассказать вам про другого англичанина, королевского посла, который прибыл в Вашингтон в 1827 году“. Президент сказал, как его, того человека, звали, но я забыл. А он продолжает: „Когда он тут находился, человек этот, он вдруг умер, а англичане, уж не знаю почему, хотели похоронить его непременно в Англии, и надо было, значит, доставить останки на родину. А тогда не знали никакого иного способа сохранить труп от разложения, кроме как залить его спиртом. Так что тело засунули в бочку с ромом, бочку привязали к мачте шхуны, и корабль вышел в море. Плыли они так, плыли, и вот, недели через четыре, капитан чует, что из бочки воняет чем-то очень уж скверным. А когда вонь стала совсем непереносимой, пришлось им вскрыть бочонок, чтобы понять, в чем дело. И знаете почему так воняло? — победоносно спросил президент, одаряя гостей самой лучезарной из своих знаменитых широких улыбок. — Я вам в точности сейчас объясню, почему. Кто-то из матросов проделал дырочку в днище бочки и вставил туда затычку. И потом каждую ночь они посасывали оттуда ром. Все бы ничего, но ром кончился, и начались неприятности.
И Франклин Рузвельт громоподобно захохотал.
Некоторые женщины, сидевшие за столом, переменились в лице, и я заметил, как они деликатно отодвигали от себя тарелки с отварной белой рыбой.
Все рассказы, написанные мной в тот начальный период, вымышлены, за исключением самого первого, появившегося благодаря С. С. Форестеру. Документалистика или, как еще там называется литература о том, что на самом деле произошло, меня не занимает. Меньше всего я люблю описывать то, что случилось лично со мной. И этим объясняется, почему в этом рассказе так мало подробностей. Мне не составило бы никакого труда описать воздушный бой с немецкими истребителями на высоте пяти тысяч метров над афинским Парфеноном или подробности охоты над северной Грецией за „Юнкерсом-88“, который то прячется за горными вершинами, то опять появляется, — но не хочу. По мне, радость от писания — это радость придумывать истории.
