Арийе презирал себя за то, что собирался сделать.
— Моя госпожа, крылья вашей щедрости уже защитили многих наших сыновей и дочерей в пору жестокого изгнания. Вы, как родник чистой воды, из которого жаждущие могут напиться, вы…
Рейна де Серена подняла руку, сверкающую камнями, и помахала ею перед лицом, словно отгоняя дурной запах.
— Прекратите. Просто скажите, сколько вам нужно.
Арийе назвал сумму. Во рту у него пересохло, словно ложь опалила его. Он смотрел на ее лицо, серьезное и прекрасное. Она немного подумала, а потом сунула руку в ворох лежавших подле нее подушек и вытащила два толстых кошелька.
Арийе облизал пересохшие губы.
— Моя госпожа, семьи благословят ваше имя. Если бы вы знали, какие лишения они испытывают…
— Мне не нужно ничего знать, кроме того, что они евреи, они нуждаются и вы считаете их достойными моей помощи. Я вверила вам свой секрет, рабби, так неужели не доверю несколько цехинов?
Раввин ощутил вес золота в своем кармане и подивился: «Ничего себе, несколько». Но слово «доверие» заставило его сердце содрогнуться, словно его неожиданно сжали в кулаке.
— А теперь, рабби, я хочу кое о чем вас попросить.
— Все, что угодно, моя госпожа.
Кулак чуть разжался. Может, он сумеет сделать что-то, что смягчило бы его нечестность.
— Я слышала, что вы — друг цензора инквизиции.
— Друг — это слишком громко сказано, мадонна. — Он вспомнил о неосторожных словах у канала. — Но мы знаем друг друга, часто разговариваем. Кстати, вот только что случайно встретились. Он хочет закрыть типографию Абрахама Пинеля — ту, которой дали свои имена Бернадотти.
— В самом деле? Надо будет поговорить с Лучано де Бернадотти. Скорее всего, он исправит эту неловкость. Возможно, закажет типографии работу, восхваляющую папу, и инквизиция тут же утихомирится.
Арийе улыбнулся. Неудивительно, что Рейна де Серена выжила даже в ссылке, погубившей столько людей.
— Но как я могу помочь, моя госпожа?
— У меня есть это, — сказала она, снова засунув руку под подушку, и вытащила маленькую книжку в переплете из телячьей кожи с красивыми серебряными застежками. Протянула ее раввину. Арийе взял книгу.
— Она очень старая, — заметил он.
— Вы правы. Ей более ста лет. Как и я, она пережила мир, которого более не существует. Откройте ее.
Арийе расстегнул застежки, восхищаясь талантом серебряных дел мастера. Каждая застежка в закрытом положении была выполнена в виде пары крыльев. Застежки до сих пор плавно раскрывались и обнаруживали спрятанную в крыльях розу. Арийе сразу увидел, что книга — Аггада, но такой рукописи он до сих пор не встречал. Золотой лист, яркие краски… Он уставился на иллюстрации, с волнением переворачивая страницы. Он был восхищен, и в то же время встревожен: странно, что еврейские истории оформлены наподобие христианских книг.
— Кто создал эту книгу? Эти миниатюры?
Рейна де Серена пожала плечами.
— Как бы я сама хотела это знать. Книга досталась мне от старого слуги моей матери. Он был добрым человеком, уже очень старым в то время, когда я с ним общалась. Мне, тогда ребенку, он рассказывал разные истории. Ужасные истории: в них были злые солдаты и пираты, штормы на море и чума на земле. Но мне нравились эти рассказы, как это бывает с детьми, не знающими еще ничего о мире и не умеющими отличить правду от вымысла. Сейчас стыдно вспоминать, как я приставала к нему, требовала, чтобы он рассказывал еще, потому что, как я сейчас понимаю, он правдиво пересказывал мне историю своей жизни. Он говорил, что родился в тот месяц, когда их изгнали из Испании, его мать вскоре погибла во время кораблекрушения. Она хотела найти безопасную гавань, чтобы растить сына. Каким-то образом он попал под защиту моей семьи, и не только он, с годами семья помогла многим сиротам. В юности он работал на моего деда — не в банке, а в секретном услужении: помогал евреям бежать из Португалии. Во всяком случае, эта книга его. Она — его самая старая и ценная собственность. Перед смертью старый слуга оставил ее моей матери, а когда и она умерла, книга перешла мне. Я дорожила ею, потому что она прекрасна и потому что она напоминает о старом друге и о страданиях многих людей, таких как он. Рабби, мне нужно, чтобы цензор просмотрел и разрешил эту книгу. Сама я этого сделать не могу. Я должна знать, что он ее допустит, прежде чем я официально ее принесу. И, конечно же, никто не должен знать, что она моя. Католичкам Аггада ни к чему.
— Донна де Серена, позвольте мне изучить ее. Я очень хорошо знаю, какие слова не дозволены «Индексом». Прежде всего удостоверюсь в том, что в ней действительно нет ничего оскорбительного для церкви. Затем принесу ее падре Висторини, будучи уверенным в благоприятном исходе.
— Вы уверены? Я не перенесу, если эта книга, столько испытавшая на своем веку, попадет в костер.
— Поэтому я и прошу вас, моя госпожа. Только не пойму: если вы и так держите книгу в секрете, зачем вам ее освидетельствование? Вам ли бояться, что ваши личные вещи станут досматривать? Никто в Венеции не посмеет…
— Рабби, я собираюсь оставить Венецию…
— Синьора!
— Кто знает, какой проверке подвергнутся мои вещи? Мне нужно все предусмотреть.
— Но это печальная новость! Мне будет вас недоставать. Всем венецианским евреям будет недоставать вас, даже если они не знают имя их щедрой покровительницы. Вы просто не представляете, как много незаслуженных благословений получаю я от моих людей, и все из-за помощи, которую передаю им от вас.
Она подняла руку, прерывая его похвалы.
— Мне здесь было хорошо. Но с годами я узнала кое-что о самой себе. Не могу более жить во лжи.
— Значит, не хотите больше притворяться, что перешли в другую веру? Знаете, это риск. Как бы ни слаба была инквизиция, она все еще…
— Рабби, не беспокойтесь. Я позаботилась о собственной безопасности.
— Но куда вы поедете? Где то счастливое место? Где можно жить привольно, не скрывая, что ты еврей?
— Не так уж и далеко. На другом берегу моря, что отделяет нас от земель, находящихся под защитой Блистательной Порты. Оттоманские султаны давно отличали евреев за наши способности и богатство. Когда я была моложе, то не думала ехать туда, однако с тех пор многое изменилось. Община выросла. В нескольких местах появились наши врачи, еврейские поэты. Меня пригласил султан и даже послал к дожу гонца с просьбой устроить мое безопасное отбытие. Риск, конечно же, есть. Многие обрадуются, узнав, что их давние подозрения оправдались: я притворялась христианкой, чтобы жить спокойно. Но если останусь, должна буду жить в одиночестве. Я не могу выйти замуж за христианина и держать от него в секрете свою еврейскую душу. Возможно, я еще успею найти себе мужа, родить ребенка. Возможно, вы приедете и благословите его рождение. Говорят, город Рагуза очень красив. Разумеется, не такой красивый, как Венеция, но там, по крайней мере, можно вести честную жизнь. Я верну себе свое имя. Ну, а теперь все. Помолитесь вместе со мной, я хочу услышать звуки родной речи.
