И вновь на встречу меня сопровождали Ангел и Луис, и так же маячили поблизости парни Эпстайна. Когда я подошел к ресторану, у входа торчал все тот же суровый темноволосый страж, и он по-прежнему парился в теплой, не по погоде, куртке, крепко сжимая рукоятку спрятанного под ней пистолета. Разве что выглядел он еще более мрачным, чем вчера.
— Вам лучше бы приобрести более легкую и свободную одежду, — посоветовал я. — Или сменить пушку на более миниатюрную.
— Пошел к дьяволу, — процедил он, даже не взглянув на меня.
— Вас обучали языку в еврейской школе? Да, уровень образования падает.
— Отвянь, придурок, — буркнул он, не глядя на меня.
Его неразговорчивость соперничала с враждебностью. Ежели вам вздумается критиковать кого-то с пушкой или без пушки, то мудрее будет не маячить у критикуемого перед носом. Хотя я не рассматривал возможность удара в челюсть или по почкам. А опасался лишь, что он может сгоряча прострелить себе ногу. А еще больше опасался, что он может прострелить ногу мне.
— Неужели я чем-то вас огорчил? — поинтересовался я.
Парень не ответил, просто моргнул и нахмурился еще больше. Как ни странно, но мне показалось, что он едва сдерживает слезы.
— Вам надо бы последить за своими манерами, — порекомендовал я.
И тут же увидел, как парень стиснул зубы и заиграл желваками. Казалось, он готов наброситься на меня с кулаками или даже вытащить пушку, но ему удалось совладать с собой; он лишь с шумом выпустил воздух и выдавил:
— Рабби ждет вас.
— Спасибо. Приятно было поболтать. В другой раз, может, и не придется.
Я вошел в ресторан. Лиат еще не появилась. Зато за стойкой суетилась пожилая дама, вручившая мне утром записку, и Эпстайн сидел за тем же столиком. Когда я занял свое место напротив него, рабби поднял указательный палец, сделав знак женщине. Она принесла нам две чашки крепкого черного кофе по-восточному и два стаканчика с талой водой, а потом удалилась на кухню. Через минуту-другую до меня донесся звук захлопнувшейся где-то наверху двери. Видимо, сегодня у нас не будет никакого ужина с кошерным винцом.
— У меня такое впечатление, что я израсходовал лимит вашего гостеприимства, — сказал я.
— Ничего подобного, — возразил Эпстайн. — Если вы предпочитаете вино, то бутылочка охлаждается в ведерке за стойкой, а если голодны, то вам принесут закуски.
— Не стоит беспокоиться, я с удовольствием выпью кофе.
— О чем вы там говорили с Адивом?
— Просто обменялись любезностями.
Глаза Эпстайна блеснули.
— А вы знаете, что его имя в переводе с арабского и еврейского как раз и означает «любезный»? Более того — «приятный» и «благодарственный»!
— Что ж, оно ему на редкость подходит. Его вполне может ждать карьера любезного вышибалы в приятном ресторане.
— Он неровно дышит к Лиат, — коротко бросил Эпстайн.
Странно, парень ведь моложе, намного моложе Лиат. Такая разница очень мешает, когда вы молоды. Впрочем, если вы старше, возраст мешает куда сильнее.
— А какие чувства испытывает к нему она?
— Она не говорит, — отозвался рабби, позволив себе двусмысленный ответ.
— И где же сейчас Лиат?
— Занята. Она вскоре присоединится к нам. Сначала ей надо кое-что доделать.
— По вашему поручению?
Он кивнул.
— Она рассказала мне о ваших ранах.
Значит, больше у меня не осталось никаких тайн.
— Не знал, что вы владеете языком жестов.
— Мы с Лиат знакомы очень давно. И научились общаться всеми возможными способами.
— И что же она рассказала вам о моих ранах?
— Удивилась, что вы все еще живы.
— Ну об этом мне говорили не раз.
— Слишком много ран. Слишком много раз вы могли умереть, но не умерли. Интересно, что вас оберегает?
— Может, я бессмертный.
— Вы не первый человек, высказывающий такое предположение. Я и сам еще надеюсь, несмотря ни на что, победить старость. Однако нет, не думаю, что вы бессмертны. Когда-нибудь вы умрете: вопрос только в том, возродитесь ли вы к новой жизни.
— Как Брайтуэлл и ему подобные?
— Не думаете ли вы, что можете иметь с ними нечто общее?
— Нет.
Я пригубил кофе. Он оказался чересчур сладким на мой вкус. Но таков уж кофе по-восточному.
— И вы в этом, похоже, вполне уверены.
— Они мне не нравятся.
— Дело не в этом.
— Вы что, решили проверить меня?
— Назовем это более глубоким знакомством.
— Называйте как вам угодно. Я не понимаю, о чем вы толкуете.
— Вам снится, что вы падаете, сгорая?
— Нет, — ответил я, мысленно сказав «да».
— Не верю. Что же вам снится?
— Так вы опять пригласили меня сюда только затем, чтобы расспросить о моих снах?
— В них заключается правда или попытка понять суть правды.
Я сердито оттолкнул чашку кофе.
— Давайте оставим эту тему, рабби. Она не принесет нам никакой пользы.
Дверь за моей спиной открылась. Я оглянулся, ожидая увидеть того молодого брюнета с противоречивыми чувствами. Но вместо него появился объект его вожделений. На сей раз Лиат принарядилась в длинный шелковый пиджак цвета небесной голубизны и в синие джинсы. Волосы, как и прежде, были заплетены в косу. Она выглядела очень красивой, даже с пистолетом в руке.
Из кухни к нам направились еще двое молодых крепышей Эпстайна. Оба с пистолетами. Один из них прошелся по залу к окну и задернул шторы, лишив нас возможности лицезреть уличный пейзаж, а Лиат так же поступила с дверной шторой. Второй громила пристально следил за мной, пока Эпстайн выуживал у меня из кармана мобильник. Тот сразу зазвенел в его руке. Номер абонента не определился.
— Полагаю, заволновались ваши друзья? — сказал Эпстайн.
— В большом городе они обычно беспокоятся о моем здоровье.
— Ответьте им. Скажите, что все в порядке.
У парня, задернувшего оконные шторы, были светлые волосы и жидкая светлая бородка, что придавало ему весьма неудачное и неуместное сходство с нацистом. Его пистолет с глушителем нацелился прямо в мою голову.
— Ответьте же им, — повторил Эпстайн.
Я исполнил его распоряжение. Для подобных опасных ситуаций мы с Ангелом и Луисом давно договорились об использовании особых знаковых слов. Но я не стал их применять, а просто успокоил помощников, сказав, что у меня все хорошо. Если бы я вызвал их сюда, началось бы форменное кровопролитие, и ущерб был бы непоправимым. Лучше подождать, посмотреть, к чему клонят эти парни. Я полагал, что Эпстайн не желает мне смерти, и осознавал, что не сделал ничего такого, что могло бы настроить его против меня.
