— Привет, Джозеф!
— Карен?
— Джозеф, Джозеф, мне так плохо!
— Можно мне спуститься?
— Я провела ночь с ним.
— Да я, в общем, догадался, когда ты не явилась к ночному фильму.
— Ты действительно хочешь меня видеть?
— Да, Карен, очень хочу.
Она была в розовом фланелевом халате и безобразных ночных шлепанцах. Халат был запахнут до горла, и Карен не смотрела мне в глаза. Мы прошли в комнату и сели на кушетку. Она устроилась как можно дальше от меня. Молчаливее нас в эти первые пять минут не смогли бы быть и мертвецы.
— У тебя в Вене кто-то есть? Не просто кто-то, а кто-то особенный?
— Да. Или — может быть, да. Не знаю.
— Тебе хочется вернуться к ней? — В ее голосе чуть заметно сквозило напряжение.
— Карен, может быть, ты все-таки посмотришь на меня? Если ты тревожишься о прошлой ночи, то это ерунда. То есть это не ерунда, но я понимаю. О дьявол, я даже этого не могу сказать! Не имею права. Послушай, мне противна мысль, что ты спишь с кем-то другим. Это комплимент, ясно? Комплимент!
— Ты меня ненавидишь?
— Господи, да нет же! У меня сейчас все в голове смешалось. Прошлой ночью я думал, что от ревности ковер сжую.
— И как, сжевал?
— Сжевал.
— Джозеф, ты меня любишь?
— Ну и время ты выбрала для такого вопроса! Да, после того, что пережил этой ночью, думаю, что люблю.
— Нет, это могла быть просто ревность.
— Карен, если бы мне не было до тебя дела, разве я бы не наплевал на эту ночь? Послушай, сегодня я получил письмо из Вены, ясно? Получил письмо и впервые не ощутил желания вернуться туда. Никакого. Мне даже не хочется писать ответ. Разве это ничего не значит?
Она молчала. И по-прежнему не смотрела на меня.
— Ну а ты? Кого ты любишь?
Она положила на колени одну из диванных подушек и принялась гладить ее ладонью.
— Тебя больше, чем Майлза.
— И что это значит?
— Это значит, что прошлая ночь и меня кое-чему научила.
Мы наконец посмотрели друг на друга через мили разделяющей нас кушетки. Наверное, нам обоим не терпелось прикоснуться друг к другу, но мы боялись двинуться. Она все гладила и гладила подушку.
— Ты замечал, как по-особенному ведут себя люди в субботу к вечеру?
Мы шли под руку по Третьей авеню. Было шумно и сыро, но солнечно. Мы шагали куда глаза глядят.
— Что ты имеешь в виду? — Я стал поправлять ее зеленый шарф, и когда закончил, она напоминала пижонского бандита в разгар ограбления.
— Не души меня, Джозеф. Ну, по крайней мере, все они по-особенному смеются. Свободнее, что ли. Расслабленнее. Эй, можно задать тебе вопрос?
— О прошлой ночи?
— Нет, о той женщине в Вене.
— Валяй.
Мы перешли улицу, щурясь от яркого солнца. Дорога сверкала. Кто-то обогнал нас, возбужденно тараторя об «Итальянских авиалиниях». Карен взяла меня за руку и обе наши руки засунула в мой карман. Ее ладонь была худая и хрупкая, как куриное яйцо.
Я взглянул ей в лицо. Карен приспустила шарф, открывая верхнюю губу. Остановившись, притянула меня к себе рукой, которую держала в моем кармане.
— Хорошо. Как ее зовут?
— Индия.
— Индия? Какое красивое имя. Индия, а фамилия?
— Тейт. Брось, пошли.
— И как она выглядит, Джозеф? Симпатичная?
— Во-первых, она намного старше тебя. Впрочем, да, очень симпатичная. Высокая и стройная, темные волосы, довольно длинные.
— Но тебе она кажется симпатичной?
— Да, но по-другому, не так, как ты.
— А как? — скептически посмотрела она на меня.
— Индия — это осень, а ты — весна.
— Хм-м-м…
Через пять минут солнце спряталось за облака да так там и осталось. Небо превратилось в сталь, и пешеходы втянули головы в плечи. Мы ничего не сказали друг другу, но я понял, что день пропал, сколько бы истин нам сегодня не открылось. С обеих сторон была любовь — но неясная и бесформенная. Я чувствовал, что, если не сделаю чего-то прямо сейчас, эта неясность лишит сегодняшний день всей таким трудом обретенной близости и оставит нас с Карен смущенными и разочарованными.
Росс и Бобби часто ездили в Нью-Йорк. Они обследовали город, словно искали зарытые сокровища, и, по сути дела, что искали, то и находили. Манхэттен полон странных и таинственных мест, которые прячутся в городе, как его тайное лицо: окна над входом в Большой центральный вокзал, тянущиеся на десять этажей вверх и смотрящиеся изнутри здания как глаза Бога за грязными очками. Или бомбоубежище в Ист-Сайде, рассчитанное на миллион человек и такое глубокое, что трактор, двигающийся по дну, с верхних этажей кажется желтым спичечным коробком с фарами.
Росс и Бобби коллекционировали такие места и время от времени рассказывали мне о них. Но они вообще не очень склонны были чем-либо делиться, будь то сигареты или краденая бутылка виски, а когда дело касалось этих никому не известных волшебных мест, они были еще прижимистее.
И потому я чуть не упал в обморок, когда они предложили показать мне заброшенную станцию подземки на Парк-авеню. Это было единственное место из их коллекции, которое я действительно видел вместе с ними. И я решил воспользоваться моментом, чтобы сводить туда Карен.
Подойдя к краю тротуара, я нагнулся и стал дергать длинную прямоугольную вентиляционную решетку. Карен спросила, что я делаю, но я был слишком занят, чтобы отвечать, а только кряхтел и тужился. Слишком поздно до меня дошло, что у решетки есть задвижка и, дабы что-то получилось, ее нужно отпереть. Отщелкнувшись, задвижка чуть не снесла мне голову. Мы вдвоем опустились на колени и, кряхтя и отдуваясь, приподняли решетку, и ни одна душа не остановила нас и не сказала ни слова. Сомневаюсь, что кто-нибудь вообще нас видел. Добро пожаловать в Нью-Йорк!
Железная лестница вела прямо в темноту, но Карен без единого слова полезла вниз. В последний момент, когда я еще видел ее лицо, на нем была улыбка. Я последовал сразу за ней и закрыл за собой решетку, как люк подводной лодки.
— Джозеф, дорогой, что за чертовщину ты хочешь мне показать?
— Спускайся, спускайся. Если повезет, через минуту увидишь свет. Иди на него.
— Боже! Где ты отыскал это место? Похоже, последний раз поезд останавливался тут году в двадцатом.
По каким-то причинам станцию все еще освещали две тусклые лампочки с обоих концов платформы. Мы постояли и только через какое-то время услышали, как мертвую тишину нарушил далекий поезд. Звук становился все громче и громче, и когда поезд простучал по шпалам где-то за стенкой, Карен обняла меня за плечо и притянула мою голову к своим губам, чтобы я расслышал сквозь шум:
