Страшно. А ну как чудище на Ларду накинется? Бешеные всегда бросаются на того, от кого опасность поболее… Они-то с Нурдом потом сумеют его убить, но ведь это уже потом будет…
А Витязь снова болтать затеял. Сам уже еле дышит, хрипит – так нет же, неймется ему. Сыплет словами, а проку от того, как от плевков в речку: ни тебе следа на воде, ни прибыли в берегах… Хоть бы намекнул, чего добивается, хоть бы про отца что-нибудь сказал… Да нет, не намекнет и не скажет – он же не знает, что поблизости люди прячутся. И крикнуть нельзя: в такой схватке только на миг коротенький отвлечешься, а там уж и Вечную Дорогу видать… Что же делать?
– А знаешь ли, в чем самая хребтина их выдумки? – Витязь действительно уже вконец подорвал себе дыхание разговорами и, похоже, заопасался, что не успеет сказать все до конца. – Ежели сумеешь ты меня одолеть, они тебя жить не оставят. Ты на заимку прибежишь прятаться, а послушники тебя из-за угла – да на Вечную Дорогу. И что получится? Витязь погиб, не успевши нового обучить, бешеного (это тебя) только сами носящие серое успокоить сумели… Кто теперь люд от проклятых да исчадий оберегать станет, кому Мгла соизволение даст на владение голубыми клинками? Послушникам, ведь больше-то некому! Самих людей спроси: какая защита лучше? Один необученный Витязь или же десятки, да еще такие, что с самою Мглой знаются? Что люди ответят? Молчишь? А кто помешает послушникам творить, что вздумают, ежели сбудется их затея? Снова молчишь?
Нет, на этот раз бешеный не смолчал. Леф аж взвизгнул от изумления, когда панцирное страшилище замерло на миг и вдруг рявкнуло сиплым железным басом:
– Врешь! Истовые сказали: «Не станет Нурда – позволим любого обучить, кого выберешь, хоть самого Лефа»! Силой одолеть не способен, так обманом решился взять?!
Он бросился на Витязя, но тот (будто ждал этого яростного наскока) неуловимым движением вышиб оружие из проклятой руки. Голубой клинок, радостно и ярко сверкнув на солнце, канул в овраг, а Нурд, удерживая на расстоянии кидающееся с кулаками озверевшее чудище, выговорил неожиданно спокойно:
– Не припомню я, чтобы когда-нибудь случалось тебя обманывать. Ладно, дело давнее, за девять лет могло и забыться такое. А, к примеру, Гуфе ты можешь поверить?
– Поверю, но только если из ее собственных уст услышу. – Лицо бешеного было скрыто мертвым железом, но Леф не оробел бы поклясться именем Бездонной, что тот ухмыльнулся и что ухмылка его не из тех, на какие приятно смотреть.
А Витязь вздохнул с облегчением и повернулся к проклятому спиной.
– Сейчас будут тебе ее уста и все остальное в придачу, – буркнул он. – Ларда, Леф! Хватит вам животы в травяной сырости квасить. Вставайте, идите сюда.
Вот те на! Стало быть, Нурд знал, что они тут, просто виду не подавал? Правда, если вдуматься, то ничего странного в этом нет. Витязь на то и Витязь. А вот бешеный действительно попался какой-то странный. Или он просто не бешеный? Щуплый, ростом удался не намного выше Хона, а ведь проклятые щуплыми не бывают… Говорить может… И слова его такие же странные, как и он сам: «…кого угодно, хоть самого Лефа…» Что это значит?
Нурд воткнул меч в землю, облокотился на рукоять, как на посох. К проклятому (настороженному, напряженному) он демонстративно держался спиной, чтобы тот не вообразил, будто здесь затевается какая-то хитрость. Поэтому же подошедшему Лефу Витязь шепнул тихонько:
– Дубинку брось и отойди от нее. А ты, – (это уже Ларде), – кошель сними. И ножи не вздумайте трогать.
Нурд посвистел сквозь зубы, потом, спохватившись, сказал:
– Хон цел, не ранен. В овраге он, бешеного стережет. Не этого бешеного – настоящего.
Отец невредим – хорошая новость. А что бешеного надо стеречь – это уж совсем интересно. Выходит, тот, трижды кричавший, так и не умер ни разу? Может, не он кричал?
Леф позабыл усталость и боль, настолько хотелось ему понять, что же такое творится. И спросить нельзя: Ларда вон рот раскрыть не успела, как Витязь прицыкнул досадливо, будто на докучливого сосунка. Уж лучше помалкивать, ждать. Может, все как-нибудь само собой объяснится?
Однако вместо объяснений из оврага выкарабкалась новая загадка. Леф изо всех сил сцепил зубы и затряс головой, стараясь сдержаться; тихонько фыркнула стиснувшая пальцами рот Ларда… Даже из-за наличника Нурдова шлема послышалось что-то весьма похожее на приглушенное хихиканье. А бешеный (или кто он там, под железом?) вскинулся, будто его по хребту огрели, – видать, вконец обалдел. И было от чего. Гуфа в островерхом роговом шлеме, в нагруднике поверх неизменной пятнистой накидки, со щитом. Да при виде такого хоть уши узлами вяжи – все равно расхохочешься. Вот бы ей еще топор в руку вместо чудодейственной хворостинки…
Саму же ведунью очевидная нелепость собственного облачения не смущала нисколько. С трудом ковыляя на подгибающихся ногах (как же им, немощным, не подгибаться, ежели хозяйка удумала этакое на себя взгромоздить!), старуха подошла к бешеному, уперлась в него острым взглядом. Общая веселость как-то сама собой поугасла.
Несколько мгновений прошло в неуютном молчании. Потом старуха вздохнула:
– Как же ты решился не уходить в Бездонную, Амд? Обычай, что ли, тебе неведом? Или Витязем стать тебя силой принудили? Так нет, и обычай ты знал, и судьбу свою выбрал без понуждения… Может, тебе вдруг вздумалось испугаться погибели?
– Бывает, что жизнь страшит поболее смерти, – прикидывавшийся бешеным брат-человек Амд рассмеялся, но смех его был горше плача. – Хочешь знать, почему? Смотри!
Он рванул с головы шлем, и только Гуфа сумела не отвести глаз от того, что скрывал железный наличник.
– Я потерял счет дням, – Амд говорил глухо и безразлично. – А они приходили с рождением каждого солнца и делали это. Они говорили: «Так будет всегда. Ни люди, ни погибель, ни сама Мгла не избавят тебя – только смиренная воля». Они не лгали.
– Они – это Истовые? – тихо спросил Нурд.
Амд не кивнул – безвольно уронил голову на грудь, словно ему подрубили шею. Не поднимая взгляда, сказал:
– Они пытались наложить на меня заклятие, но подчинить душу не сумели – их колдовство могло лишь сковывать тело. А потом, когда научились они, то просто не сочли нужным: все уже было сделано.
Он вдруг стиснул кулаки, завопил – пронзительно, жалко:
– Истовые ни разу не осквернили себя враньем! Ни разу! Злое ли, доброе обещали – все исполнили. Верю им, верю!
– Видать, все же не без заклятия тут, – процедил Нурд. Он тоже снял шлем, и ничто не мешало видеть его бледные брезгливые губы.
А Гуфа медленно покачала головой:
– Это не заклятие, – сказала она. – Это хуже. Заклятие Истовых снять – труд не великий. А вот раздавленная душа… это неисцелимо. Ты, Амд, и впрямь пострашнее бешеного: лучше уж вовсе без души, чем с такой, увечной. И твоя вина тоже есть в этом. Почему же ты не сумел сам себя погубить? Другому бы простилось такое, тебе – нет. Ты Витязем был. Видать, Истовые в благодатную почву сеяли…
