Он замолчал, переводя дыхание, и заключил более мягким тоном:
— Все очень просто! Традиционная религия помогает среднему человеку примириться с жизнью, и это естественно. Но человек развитый, если он мыслит хоть немного, должен искать цель своего существования в чем-то ином. Раз он наделен разумом, он должен развивать его, обогащать и пользоваться им. В этом долг мыслящего человека. Точно так же, как долг всякой женщины не скрывать, а подчеркивать свою привлекательность…
Козлов бросил дружелюбный взгляд на Франсуазу. Она смутилась, покраснела и стала обносить гостей напитками и сандвичами. Наступила долгая пауза, словно каждый обдумывал слова Козлова. Мадлен наблюдала за ним и не могла избавиться от неловкости. В его резкой, страстной проповеди ей чудилось позерство. Как это не по-французски! У окна рассказывали анекдоты. Девичий голос воскликнул:
— Брось, Ролан, это уж слишком глупо!
И тут в гостиную вошла Кароль. Ее появление произвело сенсацию: изящная, непринужденная, веселая, она сумела каждому улыбнуться и каждому сказать что-то приятное. В один миг все взоры устремились на нее. Молоденькие девушки сразу поблекли, пока Кароль щебетала: «Не беспокойтесь!.. Ну что вы… Я только на минутку!..» Даже Козлов наблюдал за ней с благосклонным любопытством, как если бы Кароль демонстрировала прекрасно отработанный номер. Мадлен подумала, что притворство, доведенное до такого совершенства, почти искусство. А Франсуаза меж тем предложила мачехе лучшее кресло, и Кароль опустилась в него, точно бабочка на цветок. Вокруг нее тотчас образовался круг. Она не произнесла ничего значительного, однако все слушали ее с удовольствием и даже с интересом.
Жан-Марк вернулся домой только в половине восьмого. Уже в коридоре, услышав громкие голоса, он почувствовал раздражение. А войдя в гостиную, сразу увидел Кароль и подумал бы, что это она собрала гостей, если б не знал, что вечеринку устраивала Франсуаза. Целый день Жан-Марк просидел над учебниками по гражданскому праву вместе со своим сокурсником; Юбертелю, конечно, было далеко до Дидье, но для зубрежки он оказался вполне подходящим напарником. Голова Жан-Марка трещала от юридических терминов, и он с удовольствием выпил рюмку виски, которую ему протянула Мадлен. Затем уселся на диван между двумя незнакомыми ему юношами.
Жан-Марк старался заинтересоваться друзьями сестры, но против воли смотрел только на Кароль. После возвращения из Бромея она не сделала ни одного шага к сближению, и это помогало Жан-Марку верить, что все кончено. Эта мысль его успокаивала. К тому же через три дня возвращается отец. А в понедельник возобновятся занятия на факультете… Он снова войдет в привычную колею домашних и университетских будней, и это, казалось Жан-Марку, охранит его от всех опасностей. А пока он смотрел, как, гибко изогнувшись, Кароль рассказывала Козлову о выставке старинных кукол, которую она посетила с приятельницей. Жан-Марк с досадой прислушивался к ее преувеличенно любезным интонациям. Это кокетство, думал он, просто недостойно ее. Пока он мысленно осуждал Кароль, та встала и подошла к нему за сигаретой. Жан-Марк почувствовал себя так, будто его вытащили из пропасти. Когда он щелкнул зажигалкой, Кароль слегка коснулась его руки. Огонек вспыхнул между ними, точно знак дружбы. Кароль выдохнула дым, улыбнулась и тотчас отошла. Жан-Марк хотел бы найти в себе силы подняться и уйти, но продолжал сидеть, очарованный, злой на самого себя, погруженный в мрачные мысли. Он молча тянул виски, пока Кароль не удалилась к себе. Гости сразу же разошлись, будто ничто больше их не удерживало. В опустевшей комнате, стоя среди грязных тарелок и рюмок, Франсуаза с сияющим лицом спрашивала Мадлен:
— Понравился тебе Козлов?
* * *
Жан-Марк снова зажег лампочку у изголовья кровати, взглянул на часы — был час ночи, — поднял с пола курс административного права и мутными от бессонницы глазами стал читать скучный текст: «Нравственный ущерб в административном праве должен рассматриваться как неимущественный ущерб, т. е. как такой, который может лишь произвольно получить денежную оценку… Государственный совет в течение долгого времени отказывал частным лицам в возмещении нравственного ущерба, по крайней мере praetium doloris, т. е. ущерба, нанесенного чувствам пострадавшего».
Обедать в этот вечер никому не хотелось: сандвичи и пирожные перебили аппетит. Мерседес была отпущена по случаю Пасхи, и Аньес одна убрала гостиную и вымыла посуду. Несмотря на протесты Франсуазы и Жан-Марка, Мадлен отправилась на ночь в гостиницу Моне. Ее упорное нежелание ночевать в квартире брата превращалось в навязчивую идею. Мадлен жила у него на даче — может быть, потому что поблизости не было гостиниц, — но только не в парижской квартире! И чем больше ее уговаривали, тем ожесточеннее упиралась Мадлен. Пожалуй, Жан-Марк даже любил ее за это смешное упрямство. Он тоже хотел бы иметь такую силу воли, чтобы никогда не отступаться от своих решений. Не сворачивать в сторону. Двигаться только вперед. На полной скорости, прямо к цели. А он колебался, вилял… Жан-Марк снова подумал о Кароль. Почему она так холодна с ним и лишь изредка награждает его взглядом или прикосновением руки? Уж не решила ли она вскружить ему голову просто так, из любопытства, пока не приехал муж? Жан-Марк убеждал себя, что не так уж она красива и выглядела просто смешной, выламываясь перед гостями Франсуазы. Но обидные слова, которые он мысленно говорил ей, били мимо цели. Поняв, что не заснет, он встал, прошелся по комнате, закурил сигарету и вспомнил Мики. Они виделись позавчера. И он заранее знал, каким будет это свидание: глупая болтовня в постели, объятия, затем привычная опустошенность и унылое возвращение домой… Жан-Марк погасил сигарету, снова лег и выключил свет. Главное — не позволять себе думать о Кароль… Он закрыл глаза. Потянулись долгие бессонные минуты. Чтобы отогнать назойливые мысли, он стал повторять про себя параграфы административного права. Способ оказался прекрасным. Мало-помалу его мозг словно пропитался чернилами. Praetium doloris. Моральный ущерб… Он почувствовал, что проваливается в темноту.
Разбудил Жан-Марка легкий шорох. Приподнявшись на локте, он увидел, как на стене против кровати расширяется полоска света. Кто-то медленно открывал дверь. Жан-Марк нащупал выключатель, и яркий свет залил комнату: Кароль! Белая полупрозрачная ткань сорочки падала легкими складками. Лицо Кароль было серьезно. Раньше, чем он успел вымолвить хотя бы слово, она поднесла палец к губам. Оцепенев, Жан-Марк смотрел, как она скользящей походкой приближается к его кровати. Под тонкой рубашкой угадывались округлости ее груди и бедер. Она остановилась перед ним — прозрачная, белая, неотвратимая. Две гибкие руки охватили голову Жан-Марка. Она наклонилась над ним, и он увидел совсем близко от себя незнакомое лицо. В глазах Кароль была мольба, смиренная и жестокая, и эта хищная нежность завораживала его.
— Жан-Марк, — прошептала она. — Я не могу больше!
И ему показалось, что сейчас его грудная клетка не выдержит бури, поднявшейся внутри. Едва удерживаясь от крика, он обнял прекрасное тело, обжигающее его своим жаром, и упал вместе с Кароль на склон горы, по которой они катились, борясь и смешивая дыхание, пока у подножия наслаждение не обрушилось на него, точно грозовой шквал.
