— С четырнадцатого числа. А вы?
— Почти месяц. Располагайся, если на одну ночь. Я — Кларк Спидман, кличка Джей. Уорент офицер.
Алекс тоже назвал себя и, сняв запачканную шинель, сел на край лежака.
— Как тут? — поинтересовался он.
— Хреново, — отшвырнул журнал молодой черноволосый уорент офицер с тонкой линией усиков над самым краем верхней губы. — Красный Крест нас не снабжает, немцы пособие не выплачивают, письма писать нет смысла — пока придет ответ, тебя отправят неизвестно куда и никто разыскивать не станет. Заняться совершенно нечем, народу много, а толку из-за постоянной текучки никакого. Ни в футбол поиграть, ни шахматный турнир организовать. Спортинвентарь: несколько пар рваных боксерских перчаток, гантели, ржавая штанга и пара турников. Есть, правда, площадка, но ее нужно ровнять, а немцы лопат не дают. Да и кто будет этим заниматься, когда завтра тебя могут отсюда вытурить.
— А как с кормежкой? — спросил Алекс, у которого многодневный голод, только еще более обостряемый ячменной похлебкой, отшиб всякий интерес к штангам и спортивным площадкам.
— А вот с этим хуже всего. Я же говорю, посылок мы не получаем. Сможешь найти работу и договориться, чтобы тебя выпускали, тогда еще ничего. Но для этого нужно основательно понравиться начальству.
Алекс побродил по лагерю; заглянул в клуб — там какой-то щуплый белый сержант показывал кучке негров карточные фокусы; посетил библиотеку — оказалось, что все книги на руках, а в наличии только несколько затасканных до дыр французских журналов. Потом он разыскал столовую, но там ему объяснили, что нужно иметь пищевой талон, иначе не получишь ни обеда, ни ужина. Хорошо, что здесь же Алексу попался один из его сегодняшних попутчиков. Он рассказал, где находится «офис» старшего офицера лагеря и что как раз он-то и выдает талоны. Старший офицер — сам из пленных — попросил предъявить карту военнопленного, после чего вырвал из школьной тетради два белых квадратика с печатями — «На обед и на ужин, а завтра, если не отправят в другое место, придешь опять». — Потом Алекс сходил в медпункт и попросил сменить ему повязку, под которой обозначился подозрительный зуд.
Весь этот день его не покидала мысль, что теперь отцу сообщат, при каких обстоятельствах он оказался в плену. Два известия лягут на чаши весов: одно — он остался жив и практически невредим, другое — он бомбил их Дрезден. И Алекс не знал, какое из них в сознании его отца окажется весомее.
Вечером, лежа на своем месте наверху, он в полудреме слушал разговор собравшихся внизу постояльцев комнаты. Все они были из летного состава, и все из разных экипажей. Желая подключить к своему разговору новичка, тот, что назвался Кларком Спидманом, встал и толкнул Алекса в бок:
— Ты ведь совсем недавно из Англии? Как там погода?
— В середине февраля было холодно.
— Ну а вообще?
— Как тебе сказать… лучше, чем здесь.
Постепенно завязался разговор, и Алекс спустился вниз. Он коротко рассказал свою историю, и ему дружно посочувствовали.
— Слушай, а ведь нечто подобное случалось уже не раз, — весело сказал один из летчиков по фамилии Тэрум.
Росту в нем было чуть более пяти футов, а несвойственная военнопленному полнота, маленький носик на круглом розовом лице, небольшие, слегка припухшие глазки и смешно выглядевшие на нем короткие штанишки на лямках делали его похожим на Наф-Нафа из трех поросят. Неслучайно летным прозвищем Тэрума было Пигги[17].
— Бывают вообще потрясные случаи. Помните, — он обратился к старожилам, — нам расказывал Динги Хатч? Это тот, что заболел, — пояснил Тэрум. — Совсем недавно, кажется в конце января, американцы летали на своих «Крепостях» на Лейпциг или что-то в этом роде. В общем, в ту сторону. — Наф-Наф махнул рукой в направлении коридора. — Так вот, одна эскадрилья, шедшая, кстати, последней, отстала и сбилась с пути. Русло какой-то реки они приняли за другую и долго шпилили по ней на восток. Вдруг штурман одного самолета выходит в эфир и открытым текстом (правда, с изрядным акцентом) говорит командиру, что, вместо Торгау, они только что прошли Фрейбург. Ошибка, мол, нам не сюда, сэр. Ему, естественно, советуют тут же заткнуться и не нарушать радиомолчание. Ну, что же, — рассказчик радостно хлопнул себя ладошками по коленям, — летят дальше. Летят это они, летят… видят впереди большой город, пересеченный изгибом полноводной реки. Вроде все верно, так и должна выглядеть их цель. Правда, что-то не видно ни дымов, ни пожаров, а ведь только что здесь должны были отбомбиться более трехсот «Летающих крепостей». Но командир не обращает на это ни малейшего внимания, а тот факт, что в городе что-то уж слишком много мостов — вместо четырех штук эдак пятнадцать, — и вовсе его не трогает. Сейчас, мол, станет меньше. Он отдает приказ начать атаку по радарам. Бомбардиры считывают углы прицеливания, лидер открывает бомболюки, остальные это видят и в порядке очереди делают то же самое. Сорок «крепостей» разгружаются и с чувством исполненного долга поворачивают назад.
Командир благодарит экипажи за отлично выполненную работу. Настроение, понятное дело, у всех приподнятое, но тут снова раздается голос того штурмана, и он опять что-то мелет про ошибку, причем каким-то совсем уже плаксивым тоном. Его пытаются утешить, типа, какие пустяки, не бери в голову. Короче, американцы возвращаются домой и через пару часов узнают, что вместо Лейпцига (или чего-то там, я уж не помню) их эскадрилья отбомбилась по Праге! Представляете? Где Лейпциг и где Прага! Как у них горючки хватило? Вот уж правда — наши «Ланкастеры» с ихними мастодонтами лучше не равнять. Ну так вот… ага, стали, значит, выяснять что к чему и как это получилось. На разборе полета главный штурман спрашивает штабистов: в чьих руках Прага? Да все в тех же пока, в немецких, отвечают. Тогда по какой причине кипиш? Чего вас не устраивает? Да, собственно, особого кипиша и нет, говорят ему, только в следующий раз будьте повнимательней. Там недалеко и до русских, а это уже скандал. Погоди-погоди, — Тэрум пресек чью-то попытку вставить слово, — главное-то не в этом. Тот самый штурман, который твердил про ошибку, оказался чехом. Родился и вырос в этой самой Праге, перед войной бежал в Штаты от немцев, специально выучился штурманскому делу и записался в американские ВВС, чтобы мстить фрицам за Судеты и прочее, и на тебе — бомбил собственный город. Каково! Говорят, его до сих пор поят всей эскадрильей, чтобы залечить душевные раны.
Рассказанное Тэрумом было чистейшей правдой. Алекс тоже слышал про этот случай. Он даже запомнил, как звали того несчастного чеха из 389-й бомбардировочной группы американских ВВС. Вонючка-младший. Не очень благозвучное прозвище. Вероятно, где-то неподалеку служил и Вонючка-старший.
У американцев вообще считается, что, чем одиознее название самолета и дурашливее прозвища членов экипажа, тем больше шансов у них отлетать свой тур из тридцати боевых и вернуться домой живыми. Всякие там «Ночные почтальоны», «Око возмездия» или «Шаги в тумане», хоть и отдают известной долей абстракции, но разбиваются чуточку чаще, чем, скажем, «Шлюха из Бредока» или «Тухлая свинья». Особым шиком считается назвать свой самолет с намеком на инферно вроде «Жажды смерти» или «Билета в один конец» и украсить кабину раскроенным черепом.
