Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
И почти тотчас увидел: женщина – сама раздевается. Зачем? Чтобы тесней облачиться в его собственную кожу? Или по наущению Противоречащего? А может, по Божьему велению? Зачем, зачем?
С диким и нарастающим треском – словно ломался уничтожаемый смерчем лес – потянул он с себя кожу и снял ее. И отдал, обмирая, женщине в красном картузе.
Сладкая и долгожданная смерть, которой ему не давали воспользоваться нечистота и революционные волхвования, – была здесь, рядом!
Тут же Иов увидел: женщина раздетая – кожу его приняла.
И тогда он во второй раз захотел сдернуть свою кожу, чтобы получше укрыть случайно встреченную женщину и сделать ей невыносимо приятное. Ухватив себя за плечи и снова ожидая услыхать ломкий смертельный треск, замер он в сладком испуге.
Но кожа во второй раз не снялась. Кожи больше не было. Укрыть еще раз нагую строптивую женщину от напастей и бед нового, не слишком понятного Иову времени было нечем. Да и не нужна Богу лишняя жертва! А нужен единичный, никем не повторяемый поступок.
Иов Праведных враз это понял, прислонился к холодящему зною бронзовых скульптур, и так, веселясь и плача, нагой, без богатства и памяти – каким он в Москву и пришел – предстал перед Богом. Взрыв и подъем
Голая Воля (один красный картуз на голове) вмиг – как учила Никта – втянула живот, отстегнула четырьмя назубок выученными движениями крепежки. Пояс со взрывчаткой поехал вниз, задержался на коленях, на щиколотках, она переступила через пояс со смертельным грузом и, подхватив с полу чужую курточку, не всовывая руки в рукава, а лишь набросив ее на плечи, стремглав кинулась на одну из платформ.
В конце зала кто-то крикнул, начались возня, шебуршенье.
– Это только на всяких там парижских балах… голой скакать дозволено! – задыхалась от счастья Воля. – А здесь – шиш вам! Шиш! Да и глупо… И кто оценит? «Мужик невидимый» – пропал… Эти сейчас же – стрелять… Все? Финита ля комедь?… – вскрикивала она на бегу.
Внезапно на станции погас свет. И хотя ровно через минуту работники метро дали аварийный, за эту минуту многое на «Площади Революции» переменилось.
«Невидимый мужик» скорей всего догнал-таки Волю. Потому что было видно: какая-то посторонняя сила, какой-то сгусток сработанного подземного воздуха поволокли ее к самому краю платформы. Да и сам мужик этот невидимый, после краткого электроотключения, стал конечностями своими слегка проступать: две ступни в дешевой кирзе, рукава сиреневой кофты, бомбон на лыжной вязаной шапочке…
В стороне же от края платформы, в вестибюле, происходило вот что.
До выключения света полусидевший в нише и картинно державший руку на матросской гранате, но при этом и ловко прикрывающийся какой-то – судя по крупноте и наглости набора – комсомолистой газеткой, Жорж Козлобородько привстал. Пора было отбивать рабыню революции! Именно готовя такое отбитие, всем Реввоенсоветом математически высчитывали время Х, именно за этим уже третий день на четырех разных станциях (сам Жорж, конечно, на «Площади Революции») поочередно дежурили.
Однако внезапная тьма это движение Жоржа предательски скрала. Поэтому ни притихший Натанчик, ни Настена, крестьянская дочь, ни умело избитый и приволоченный на станцию для воспитания и устрашения Валя Темкин, ни Клодюнчик, который, обнимая девицу Иннокентию и лепеча: «О Иннокентия, о мой верни русски жена», все сильней походил на приторно-ласкового ближневосточного тирана, – оценить его порыва и одновременно тонкого расчета не смогли. Повторять же – пусть и собственные движения – Козлобородьке было западло…
Кроме этого, чуть раньше, за секунду до отключения света, в конце зала раздались два хлопка, полыхнули почти разом две вспышки. И тут же – визги, стон, темнота. Только ноутбук эссеиста, вдруг ухватившего концовку романной истории (или только полагавшего, что она ухвачена), – светился синеньким тревожным огнем.
Свет – тускловатый, аварийный – дали, повторим, быстро.
И тогда же Воля, на бегу обернувшись, вновь обнаружила трещину в мраморном полу.
Трещина расширялась, росла!
Покосилась набок статуя градостроителя, полыхнул резкий белый огонь, и снизу, из-под земли, из чрева метро, словно по рельсам – что-то со скрежетом, со взметом и осыпанием искр стало подыматься.
Со страху Воля замерла, остановилась.
«Вот оно! Из-под земли! Надвигается! Грядет! Недаром – чуялось мне!»
Из мраморной трещины на миг показалась, сверкнув бело-металлической собачьей мордой, одна из трех песиголовых статуй. Всего долю секунды – пугая тяжким блеском, скорей сучье-подлянским острым носом – покрасовалась эта статуя на «Площади Революции»!
Тут же, не выдержав собственной спеси и тяжести, – она сорвалась, полетела вниз. Гадкая трещина – как-то неохотно и не враз– срастила края, затянулась.
При этом спуск неудачно подготовленной к установке статуи сопровождался гнусно-непристойным скрежетом – словно кто-то съезжал, припукивая, железной задницей по щербатым рельсам.
«Провалилась!.. Не будет!.. Замены одной революции на другую – не будет! А если придет какая… – так это будет Революция праведности!» Воля стремглав кинулась на платформу.
И как раз вслед за провалившейся вниз статуей грохнул несильный, явно местного значения взрыв.
Разрыв светозвуковой гранаты задел кого-то из пассажиров и напрочь оторвал руку немому монголу Аблесиму, единственному, кто кинулся за голой Волей и за которым в свою очередь уже бежали двое в штатском.
Обманутые маневром Аблесима, до этого укрытого с головой плащом, эти двое – а двоих для такой станции было, ясное дело, мало – упустили Демыча, вмиг сиганувшего вниз, к щербатым ступеням перехода. Упустили двое в штатском и полуголую Волю, которую неведомая сила втолкнула-таки в отбывающий поезд. Может, поэтому мало кто расслышал Волины – злобно выкрикнутые, неясно к кому относящиеся, уносимые набирающим силу и скорость поездом, слова, лязгнувшие звонко, как зубки:
– Какие мы с тобой теперь псы воздушные будем!.. И Нюшку, Нюшку сманим!
Дым на станции стал опадать, серьезных повреждений имущества не было. Только у одной бронзовой статуи отвалилась нога и одновременно с ней рука. И оказалось: статуя советской птичницы – поддельная! То есть она только бронзирована сверху, а внутри нее чьи-то (в 1946 году, наверно, для смеху вмурованные) кости… Да еще продолжал стоять, прислонившись к ободу метроарки полуголый, плешивый, с поврежденной и кровоточащей кожей, неизвестно как проникший в метро, очень высокий, гноеглазый и неравнобородый старик бомж.
Старик был мертв. Но это заметили потом, позже…
Все входило в привычную колею. Все службы заняли после взрыва полагающиеся им места. Все пассажиры, все мелкие бухальщицы, все закончившие игру лабухи и просто избегавшиеся за день люди – помчались, хватаясь за холодные никелированные поручни – словно за норовящую ускользнуть и рассеяться жизнь – по своим делам.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
