Арника приблизила лицо к его лицу и вдохнула. Запах напомнил ей прошлую весну, влажные рыжие травы, порывы южного ветра и густой, терпкий напиток, которым поила ее Выуявь, чтобы прогнать остатки зимней хвори. Терновое вино. Арника перекатила во рту имя — Терн.
— Арника? — отозвался он, вглядываясь.
…Здоровенная затрещина свалила ее с ног. Комната мигом возвратилась на место. Выуявь непрерывно кланялась королю и разминала ушибленную руку.
— Простите, господин, недоумок она у нас. С виду здоровенная кобыла, а разумения, как у ребенка. Не гневитесь… — Она говорила жалобным полушепотом, словно молилась в потайной кладовой.
Терн сделал резкий жест ладонью, приказывая ей умолкнуть.
— Ведь ты Арника. Верно? Отвечай! — Он пристально смотрел на Арнику, сидящую на полу.
— Симзуть ее зовут. И молчит она, — снова вступила Выуявь. — Как в три года замолчала, так с тех пор ни слова не добились. Недоумок и есть недоумок. — Сейчас мы… — Она засуетилась около раненого. — Сейчас, потерпеть только придется… я и не такое лечила… Симзуть, неси сюда вино и нитки, ну как для шитья, поняла?
Движения ее стали уверенными и проворными, будто вернулась к ней утерянная знахарская сила. Склонившись низко-низко над раненым, она деловито зашептала заговор, унимающий боль.
— Бесполезно, — произнес Таор спокойно, слегка неправильно, и от этого очень красиво. — Я знаю, что это бесполезно. Оставь.
Терн глухо зарычал. Арнике неудержимо захотелось спрятаться. Она приподняла край пыльного льняного покрывала, свисавшего до полу, юркнула под кровать и свернулась в темноте, уткнувшись лбом в колени.
— Государь, — сказал Таор, — у меня мало времени. Слушайте. Вам многое нужно запомнить.
Арника услышала, как люди, повинуясь какому-то знаку, вышли из комнаты — быстро, стараясь не шуметь.
— Запомнить? — Теперь Терн не смягчал свой голос, и Арника съежилась еще больше. Даже под кроватью она не чувствовала себя в безопасности, когда рядом находился человек, умеющий так вонзать слова в воздух. — Все это время ты держал меня в неведении, просил меня и моих людей исполнять бессмысленные обеты и на все вопросы отвечал: «Доверяйте мне, государь». И теперь хочешь мне рассказать все?
— Сейчас в мире нет ничего определенного, ничего незыблемого. Когда рассказываешь о чем-то, нет уверенности, что твои слова не превратятся в ложь на следующий день… или в следующий миг. Я не мог объяснять вам каждый свой шаг. Кроме того, иногда я и сам не знал, что мы будем делать дальше.
— Не знал и все-таки вел нас?!
— Уймите свой гнев, вам сейчас надобен трезвый рассудок.
— Ваатри, Таор, — ответил Терн неохотно.
— Ни слова по-антарски, государь. Девушка нас слышит. Вас и ваших людей должны понимать все, кто живет в этих местах. В их присутствии говорить только на Всеобщем Ясном…
— Знаю, ты повторял это не раз. Понятный им язык. Ни слова неправды. Никакой несправедливости. Никакого насилия. Я помню об этом. Продолжай.
— Вам, государь, вплоть до возвращения домой нельзя брать в руки оружие. Даже для защиты.
— Я поклялся в этом, можешь не напоминать.
— Есть люди — их немного, — подобно вам способные противостоять Великому Заклятью. Арника — из них… Она должна быть с вами. Ваш внутренний огонь и ваша сила должны соединиться с ее добротой и от этого умножиться многократно. Вы — пламя, она — ветер, и только вдвоем вы сможете выжечь из Королевской Книги запись о Великом Заклятье. Это можно сделать лишь в Даугтере — там сейчас отворена дверь в пространство, где исполняется ваша судьба. Книгу принесете в башню замка… на карте маленький красный квадрат…
Он прервался, тяжело задышал сквозь зубы.
— Что мы должны сделать? — Терн наклонился к нему ниже.
— Вдвоем сожжете первую страницу… Это не обычный огонь… Он внутри… Вы — пламя, она — ветер…
Речь Таора становилась прерывистой и бессвязной, ему было все труднее удерживать ясное сознание. Арника, только было успокоившаяся, вдруг услышала, как откидывается льняное покрывало, попыталась забиться подальше в угол, но не успела — жесткая, сильная рука ухватила ее за лодыжку. Терн вытащил ее, брыкающуюся, растрепанную, с клочьями паутины в волосах, крепко поставил на ноги и прорычал:
— Знахарку сюда!
Убегая, Арника услышала, как прорезают податливый воздух его слова:
— Будь я проклят, если позволю тебе умереть!
Все дальнейшее слилось для Арники в длинную ленту — беготня с кувшинами вина и воды, темными стеклянными бутылочками настоек, маленькой жаровней и чистым полотном для перевязки; окровавленные руки Выуяви, снующие над ранами, ее быстрое бормотание на тайных языках и стоны Таора; острые запахи боли и опасности; голос Терна, от которого уже нельзя было спастись под кроватью, потому что Выуявь поминутно кричала: «Принеси!», «Подержи!», «Посвети!», «Да поворачивайся же, корова!». Арника двигалась так быстро, что сама не могла уследить за своими движениями, и поэтому иногда делала совсем не то, что требовалось. Выуявь тогда молча давала ей оплеуху, и Арника на мгновение переставала понимать, где верх, где низ. Казалось, это не кончится никогда, но это кончилось.
…Она стояла в кухне и медленно окунала лицо в бочку с водой. В момент, когда лицо встречалось со своим колеблющимся отражением, Арника задерживала дыхание и оставалась так до тех пор, пока не начинало казаться, что можно дышать водой как воздухом. Она знала, что это обман, но делала вид, что верит воде и вот-вот вдохнет ее, и только в самый последний момент запрокидывала голову, хватая воздух широко открытым ртом. За этим застал ее Мзымвик, вошедший с грудой грязных оловянных мисок. Однако он не стал, по своему обыкновению, восклицать: «Да что это за девка!» — брякнул миски на стол, как-то особенно взглянул на нее и сказал:
— Иди, государь Антарский тебя зовет.
Терн сидел за столом среди своих людей и пил вино. Все молчали, в тишине даже легкий звук шагов Арники прозвучал слишком громко. Она смотрела себе под ноги и ждала момента, когда все вокруг исчезнет и останется только Терн, отражающийся в ней как в зеркале. Однако вещи и люди оставались на своих местах, и только прозрачная стена вокруг Арники медленно теряла плотность, пока не исчезла совсем. Тогда она подняла лицо.
Что-то происходило с ними обоими, Арника растворялась в Терне, как соль в воде. Каждый из них мог думать как другой и смотреть его глазами. Прошлое каждого стало вдвое больше, потому что он мог заглянуть в память другого как в свою собственную. Арнику овеяло горячим, пряным ветром, и она очутилась в воспоминаниях Терна, среди несказанного простора и света, где резные башни золотились высоко в ослепительном небе, а над ними трепетали огромные, нежные лилово-зеленые полотнища знамен. На самом дне памяти, едва различимый, плыл мотив, спетый женским голосом. Прямо на нем покоились первое прикосновение к рукояти меча, отполированной ладонями отца и деда, и непомерная гордость человека, рожденного повелевать и защищать. Их окутывал дальний звон металла и гул земли — звук всех его сражений и побед, и, если вслушаться, можно было попасть в любую из битв. Причудливо вился долгий вкус ледяного вина, перемешанный с дымом праздничных костров над рекой, сливались в пестрые пятна летние травы под копытами коня, белого как птица. Накатывал сладкий и тревожный запах иноземной ночи. Звучали сотни имен и голосов, мелькали сотни лиц живых и мертвых людей, волны их обожания захлестывали Арнику, такие же сильные, как волны ненависти, и она поразилась тому, сколько человек жаждало убить Терна и сколько их заслоняло его собой от смертельных ударов. Там было и ее собственное лицо, и ее имя, удивляющие своей незнакомой, неправильной красотой.
