Лорду Б., вне сомнения, пересказанная здесь история стала известна позднее, во времена его длительной дружбы с мистером Муром. Причины же, побудившие включить ее в роман, не совсем ясны. Возможно, что причиной тому — только видение Америки. Я не знаю.
Глава седьмая,
в которой дается отчет о знаменитом Сражении, отличный от прежнихСреди равнин восточной Испании — этой пропитанной кровью земли, где менее десятилетия назад могущественные державы вступили в столь ожесточенную схватку, — высится древний город Саламанка, огражденный прочными стенами, над которыми возносится купол старинного прославленного Университета, издавна обучавшего мирным Искусствам. В составе союзнических сил, осадивших город во время недавней войны, служил и некий британский лейтенант, штабной Военный Хирург в бригаде португальской армии. Среди бригадных офицеров преобладали англичане, относившиеся к своим пиренейским союзникам с некоторой долей презрения — несомненно, полагая, что имеют на то основания, — и потому лейтенант неустанно стремился через повышение в чине добиться перевода в высшие сферы.
Союзники — Британия, Испания и Португалия — после нескольких лет разочарований и неудач начали наконец успешно вытеснять французов с просторов Иберии, и теперь их продвижение замедлилось перед Саламанкой. Французы не взяли город, однако же овладели на дальних высотах тремя мощными укреплениями — одним из которых был Монастырь, откуда монахини бежали, причем в большинстве своем весьма своевременно, — из артиллерийских батарей, оборудованных на монастырских стенах, захватчики могли при желании обстреливать Город ядрами. Главнокомандующий союзническими Армиями — еще не Герцог, но уже Железный — хмуро взирал на Саламанку: город был изображен также на картах, развернутых перед ним офицерами, точно таким, каким его видели сверху черные вороны, терпеливо кружившие в потоках горячего ветра. Сражение ожидалось со дня на день, однако никто не знал, что предпримет французский военачальник — и каких действий, в свою очередь, ожидает от военачальника английского. Меж тем французы палили по уютному городу из пушек: господа и дамы, заслышав свист ядер, кидались врассыпную под домашний кров, но вскоре возвращались на улицы — так вновь прилетают к зерну птицы, которых хлопком в ладоши отогнала старуха, — возобновлялись прогулки, а также флирт и Коммерция (если меж ними есть разница) — и все развлечения шли прежним порядком.
Наш Военный Хирург (о котором, я думаю, вы уже успели забыть) часто присоединялся к тем, кто вкушал городские удовольствия, пока его не отзывали в Полк — готовить Госпиталь и персонал к грядущей работе: предстояло отпиливать руки и ноги, зашивать раны, извлекать мушкетные пули и закрывать глаза мертвецам (впрочем, выполняют ли на войне эту службу хирурги — мне, по счастью, неизвестно). Пока что, однако, он усиленно занимался другими делами, отнимавшими у каждого офицера большую часть времени: надо было найти и отстоять лучшее место для устройства Палатки, оборудовать ее с наибольшим удобством и обеспечить всем необходимым — а это требовало неустанного поиска услуг и одолжений, за которые приходилось платить. Лейтенант Апворд — уроженец валлийского Пограничья, статный и добронравный молодой человек — обзавелся недурной походной кроватью, над изголовьем которой с живописной небрежностью свисала его шпага; искусно сработанным комодом, спиртовкой и противомоскитной сеткой, бесценным сокровищем в краях, где от куска марли зависит, терзаться Мукой или блаженствовать, когда ни одной твари не удается впиться ядовитым жалом тебе в кожу (как, например, в мою). Лейтенанту Апворду прислуживал паренек-испанец: готовил и подавал еду, наливал вино, следил за Мундиром и чистил Сапоги. Цвет кожи у этого мальца отличался тем изысканным оттенком, какого в других странах не встретишь — назвать его оливковым нельзя, оливковый чересчур темноват; волосы у него были темнее шоколада, хотя и не черные, и точно такие же глаза. Еще большую отраду и удобство доставляло, полагаю, хирургу то обстоятельство — почитавшееся тайной, хотя однополчане отлично ее знали и немало над тем потешались, — что паренек на самом деле был девушкой — вернее, оставался ею до того, как поступил к лейтенанту в услужение, — сеньоритой, зеницей хирургова ока и первейшим украшением его скромного поместья на испанской земле. Эта сеньорита, натерпевшись обид и резкостей со стороны лейтенанта, которые он помимо воли ей причинял, и в душе ставя себя куда выше его, решила в тот вечер поменять штаны на юбку и поискать счастья где-нибудь в другом месте, о чем военный хирург, как и о многом прочем, совершенно не подозревал.
В тот вечер, однако, как раз когда темнобровая Долорес (ибо звали ее именно так) предавалась раздумьям о теперешних несчастьях и будущих надеждах, в палатку ее хозяина доставили новость: в лагерь принесли человека — смертельно, по-видимому, раненого — в одежде испанского крестьянина — но по-испански не говорящего: он называет себя британским подданным, хотя с Мавром схож куда более, нежели сама Долорес. Где — спросили у нее — обретается лейтенант Апворд?
