«Подумаешь, маршал, — с обидой подумал Аракелян про Антонину, и тут же поправил себя. — Ох, как бы не так, Игорек. Глядишь, будет у нее звание и повыше маршала. Черт ее дери, да ведь она, того гляди, попадет в императрицы! Какие тут выговоры! Идиот ты, Игорек, был, им и останешься, влипаешь из одной истории в другую, скорей бы уж домой, скорей к плите!..»
Домой Аракелян вернулся поздно, после одиннадцати, потому что еще заезжал на службу и давал неуверенный разнос бывшим подчиненным Углова, он был уверен, что они ни фига не делают, за это и устроил разнос, и, как выяснилось, не зря. На грозный вопрос — «Вы чем вчера занимались с без четверти восемнадцать до двадцать двадцать пять двадцать первого числа?» три оставшихся заместителя, наиболее ничтожные, стали жаться и ныть. Сам-то Аракелян числился первым заместителем, а второй, злобный Заев, уже был выдан семье в качестве пригорошни праха из старого московского крематория, так что ныли соответственно третий, четвертый и пятый замы; Аракеляну было совершенно не интересно, чем они тут занимались, а хоть бы свальным грехом, отчитались бы, чтоб домой умотать поскорей, но эти падлы сознались, что как раз в это время они пулю на троих расписывали. Даже время совпало, Аракелян заподозрил себя в развивающейся телепатии, даже лоб очень предчувственно заныл, но пришлось ждать, когда же эти гады объяснительную настучат. Не везет так не везет, но в четверть двенадцатого он все-таки переступил порог своей попугайной квартиры.
Наталья, видать, уже легла, Ираида ушла, но отчего-то на кухне торчал дед. Только этой стоячей бороды и недоставало полковнику для полноты сегодняшнего дня. Он-то надеялся хоть сегодня, после полученной пощечины, тестя не видеть, — а то вышла, почитай, уже пощечина номер два. На сушилке для тарелок сидел лиловый Пушиша и ощутимо ее оттягивал; несколько бокалов, которые позабыла на ней Ираида, грозили рухнуть, на что ара, конечно, плевать хотел, он-то летать умеет. Бокалы были хорошие, из подарков генерала, Аракелян бросился их спасать. Жалко все-таки…
— Слушай, Игорь, где Ромео? — спросил дед, тяжело глядя на полковника. Полковник не был дома двое суток, и откуда ему было знать, где старший сын проводит полночные часы? Но полковник вспомнил себя в восемнадцать и даже пораньше, а уж исходя из этого прикинул, где может обретаться старший сын.
— Эдуард Феликсович, ну загулял мальчик, ну увлекся… — и осекся. Взгляд деда стал свинцовым.
— Ромки нет в доме четвертый день! Ты, полковник безопасности, можешь обезопасить хотя бы собственного сына?
Аракелян похолодел: что-то и впрямь долго.
— А Тима что говорит?
— Да будет тебе, сынок, известно, что в пять часов я погрузил Наталью и трех младших в такси и отправил на дачу. Именно до понедельника, чтобы за это время ты из-под земли вынул Ромку живого и здорового! Мне что, звонить Георгию?
— Эдуард Феликсович, — сказал не на шутку запсиховавший полковник, — утром я подниму на ноги всех, кого возможно. Но я вас уверяю, что повода для волнений пока еще нет. Ромео не ночует дома не впервые, он не пьет — чего вы боитесь? Ну, увлекся девочкой…
— Де-е-е-вочкой… — передразнил его дед, — видел я этих девочек. Ох, не сидел ты, Игорек, не видел ты девочек… — дед встал, допил что-то со дна стакана и вышел из кухни, мягко все-таки хлопнув дверью.
Аракелян взволновался, но, в общем, не особенно. Смутные намеки на то, что старший сын, кажется, не слишком интересуется противоположным полом, он со стороны тестя уже слышал, но не верил им совершенно: в себе он таких склонностей никогда не чувствовал, откуда же им у сына появиться? Куда уж там Ромео делся — даже и не так важно, если б в действительно серьезную историю влип, то уже на всю Москву было бы слыхать, спастись Ромео может все-таки только силой отцовского имени, безусловно… или, черт возьми, дядиного — хотя такого до сих пор не было, за парнем, к счастью, большой смелости не числится. Так, загулял один раз в Гаграх, другой раз в Зангезуре, присылал телеграммы, когда деньги кончались… Но если уж влип, что, конечно, не исключено, то как бы не поставило это крест на папочкиной карьере… Впрочем, на ней и без того, кажется, пора крест ставить. Одна надежда на кухонную плиту. Плевать: даже если Ромка пришил кого-нибудь, Шелковникову он не абы кто, он ему племянник по жене. А Георгий, кажется, ухватил уже свою синюю птицу за хвост.
Синяя птица сидела прямо перед задумавшимся полковником. Сидела она на сушилке и нагло точила клюв о трубу центрального отопления. Отчего-то Пушиша не захотел последовать за своим воспитателем и предпочел общество Аракеляна. Тому было, в общем, наплевать, он привык. Он пытался понять — отчего судьба к нему столь немилосердна. Хотя, конечно, она же его и вылавливает из дерьма в последнюю минуту, когда он уж и вовсе бывает готов захлебнуться фекалиями. Ну, не рехнулся же он все-таки, как Углов, не отправился в урну, как Заев, не получил даже серьезного выговора за сегодняшнюю бестактность по отношению к старшей, тьфу, по званию. Даже, если глянуть назад, он сумел в общем-то первоклассно выполнить главную инструкцию Абрикосова, сумел ловить-ловить шпиона-телепортанта и всю преступную группу, и при этом все-таки сумел решительно никого не поймать! Дал возможность развернуться… М-да, как она развернется, да как влепит, показал бы он ей месяца три тому назад, а сейчас… М-да. Теперь у нас, как говорит Георгий, значит, социалистическая монархия будет. У него там теоретики все про эти обстоятельства, кажись, обосновали уже. Идеологом сам, что ли, будет? Или этот маленький Романов? Ничего, вариант не самый худой. Аракеляну импонировала жесткость Павла, его равнодушие и отнюдь не наигранные «железные коленки», которые самому полковнику всю жизнь давались на людях с таким трудом. Что там за странности сегодня говорил Абрикосов? Предикторы в России, значит, были и раньше, одну фамилию как будто приходилось до этого слышать. Какой такой Кудесник? А-а…
— Скажи мне, кудесник, любимец богов! — в восторге от собственной памяти громко выпалил Аракелян. Тут случилось нечто никак не предусмотренное: лиловый Пушиша встрепенулся, перепрыгнул с сушилки на стол и застыл перед полковником, топорща перья. Аракелян отшатнулся, жуткий клюв гиацинтового ары был раскрыт и целился полковнику в лицо. Вдруг Пушиша зашипел, как магнитофонная лента без записи, потом голосом второго аракеляновского сына, Тимона, произнес:
— Восемнадцатое марта. Дядя и отец беседуют после обеда, — потом попугай еще пошипел, щелкнул и произнес голосом Георгия. — Учти, Игорек, мы с тобой связаны теперь одной веревочкой, ты теперь монархист и попробуй хоть на самое короткое мгновение надумать что-либо иное, как я тут же возьму на себя воспитание твоих сирот… — и перебил сам себя его, Аракеляновым голосом: Георгий Давыдовыч, отрежьте мне обе руки и язык сию же минуту, если сомневаетесь… — и снова голосом Шелковникова: — То-то же. А что же ты мой шустовский? — Пушиша помолчал, потом раздался звон рюмок, бульк и двухголосый выдох, и снова собственное полковничье: — Ираида, кофе. — Потом голос Тимона произнес: — Сговор налицо. Конец. — Раздался щелчок: на сей раз просто Пушиша закрыл клюв.
Полковник сидел, окаменев, и думал отчего-то, что не зря Абрикосов евреев терпеть не может. Этот вот синий с его горбатым носом очень как раз похож на наглого цадика. «За что? — думал полковник. — Ведь все у мальчика было, ни в чем ему не отказывали. Значит, не зря парень вечно сидел с этим синим до лиловости нахалом. Значит, он решил, что попугай не хуже магнитофона. Если нужно, значит, на родного отца и на дядю досье подобрать». Первым движением полковника было — быстро сесть в машину и рвануть на дачу, а там выдрать Тимона так, чтобы на всю жизнь забыл играть в Павлики-Морозовы. Потом сдержался: на даче, кроме жены и Тимона, были еще и младшие, Зарик и Горик. Горацию только одиннадцатый год, нельзя его травмировать… Окончательно убитый полковник повторил проклятую фразу из Пушкина, и попугай послушно воспроизвел беседу от двадцать пятого марта, которая оказалась еще хуже прежней, тут уж просто Игорь и Георгий делили места в правительстве, и, что всего ужаснее, он, Игорь, что-то брякнул неуважительное про Павла Романова, а он его тогда еще и не видал! Чудовищное творение сына было обоюдоострым, оно могло разить в любом случае: и в том, если монархии не будет, и в том, если она будет! В случае, если власть после смерти косноязычного премьера захватит камарилья Заобского, — хотя Георгий и обещал, что тот от инфаркта очень скоро здоровье потеряет, — а с ним, значит, всплывет и ненавистный танковый маршал, тогда ему, Игорю, каюк, а Тимон выйдет сухим из воды. Если же — более чем вероятно — монархия будет, то и тут Тимочка папу ох как может прижать, мало ли чего наговорено в доме за последние месяцы… Убить проклятую птицу…
