Хорса устроил большую охоту, и снова закапал в костры расплавленный жир, и пламя лизало нижние ветви деревьев, листья на которых желтели, скручивались в трубки, обугливались.
Хронисты отмечают, что женщины всегда легко могли догнать мужчин по пеплу костров, костям, обожженным ветвям деревьев и многочисленным иным следам, оставленным этими неисправимыми неряхами.
Мы говорим, что они были совсем уже рядом с женским берегом, но говорим мы так лишь потому, что им этого очень хотелось и они очень на это надеялись. Они изголодались — и не только по женскому телу, а и по женщинам вообще, и это вносило в их жизнь беспокойство, надежду, оптимизм. Может быть, они истосковались и по женской ругани, по постоянным придиркам?
— Марона скажет то, Марона скажет се… — усмехался Хорса. Уж, конечно же, она не одобрила бы взрыв, устроенный в провале, очень напоминающем Расщелину.
Они решили снова двигаться двумя партиями, одна из которых должна была идти по лесу, путь другой должен был пролегать по пещерам, если, конечно, таковые встретятся. Они отправились дальше, и Хорсу опять все слушались, хотя он по-прежнему ковылял в обнимку со своей деревяшкой.
Эта часть их пути обрисована хронистами весьма нечетко. Дни тянулись, похожие один на другой. От первоначальной уверенности, с которой они вышли с пляжа, отправившись подальше от соблазнительной земли Хорсы, не осталось и следа. Хорса остро переживал каждый шаг, отдаляющий его от жемчужной дымки на горизонте. Он больше не искал холмов, откуда можно было бы бросить взгляд назад, но однажды, глядя на водопад, подумал, не была ли та вспышка, которую он принял за молнию, отражением солнца от воды горного источника на дальнем острове.
А на женском берегу, о котором не утихали разговоры в мужском лагере, женщины тем временем ждали и ждали. Ждали возвращения мужчин… да и детей тоже. Каждый из ожидаемых мужчин — чей-то брат или сын… слово «любимый» я употреблять не берусь. Следует признать крайне маловероятным, что кто-то на женском берегу либо в мужском лагере употреблял в те времена слова «я люблю тебя». «Та лучше этой, та мне больше нравится», — очень возможно. «Ты мне больше всех нравишься», — вполне вероятно. Так говорят друг другу наши ребятишки, робко, иногда сопровождая свои слова детским неуклюжим поцелуем в щечку. Я не хочу сказать, что эти люди были детишками по умственному развитию. Но «я люблю тебя» — нет, я этого не слышу, не ощущаю. Звучит противоестественно. «Мне тебя не хватает…» — вот это, пожалуй, ухо не режет.
С того дня, как Хорса расстался с Мароной в самом начале своего приключения… Да, это я вполне могу себе представить. Очень выпукло. «Мужчины — те же дети-переростки». Какой читатель-мужчина не слышал подобного заявления от матери, жены, любовницы, любимой? Здесь слово «любимая» вполне уместно, здесь оно меня не смущает, в нашу эпоху… Со дня, когда Марона видела Хорсу в последний раз, не считая рассказов нескольких вернувшихся домой женщин, не вынесших тягот пути, она ни слова не слышала о путешественниках. Они могли забраться на край света… Но — стоп, края или предела мира у них не было, что нам представить трудно, с нашей привычкой к четко обозначенным границам владений, границам империи, занимающей большую часть известного мира. Так вот, женщины не слышали о путешественниках ни слова. Конечно, экспедиция могла бы и гонца отрядить, чтобы успокоить женщин. Никто из них и представления не имел, куда мужчины ушли, где задержались, что увидел Хорса за горизонтом… Как стал калекой… Гонец сообщил бы о сломанной ноге Хорсы, о детях, погибших в болотах и реках, о мальчиках, сгинувших в пещере… Нет, пожалуй, лучше женщинам всего этого и не знать.
Тем временем малыши, отвергнутые Хорсой, подрастали на женском берегу, и их уже нельзя было и малышами-то назвать. Росли они в волнах, росли сильными и здоровыми. Вовсю жаловались на невозможность играть в лесу, лазить по деревьям, на невозможность объединиться с мужчинами и расти с ними. Мальчики знали, что это невозможно, что их законное место заняли свиньи и хищные кошки. Приходилось дожидаться взрослых охотников, ждать вместе с женщинами, ждать, пока жизнь, покуда несовершенная и неполная, наконец заполнится.
Неуютно было на женском берегу без мужчин. Много детей на берегу, но нехватка ощущается, нехватка новорожденных, их истошных воплей. Хотя шуму и от других детей достаточно. Ни одной беременной. Самый младший из малышей уже бегает. Народ вспоминает старые байки, басни, легенды. Может, лучше было, когда не нужны были мужчины? Луна, океан, Большая Рыба… дух
Расщелины… И вот вам дети готовы! А сейчас… сиди, жди этих… А что еще остается?
Они говорили об отсутствующих, что-то чувствуя и предчувствуя. Они знали, сколь мужчины небрежны, неряшливы, нерасторопны…
— Если бы они носили в себе детей, они не стали бы так неразумно рисковать жизнью!
«Тебе плевать на нас, Хорса?»
Они вспоминали того, этого… Один надрывно кашлял, другой был не столь силен, как остальные, еще один по ночам вскакивал, мучимый кошмарами. В памяти этих женщин сохранились портреты внутреннего мира мужчин, их парней, призрачные заботливые руки скользили по призрачным чертам, проверяя, примеряя — хотя реальные тела этих парней давно переросли пределы, когда ребенок позволяет себя трогать без разрешения. Может, кого-то уже и в живых нет. Дурные предчувствия туманили мысли женщин. Они беспричинно плакали, их мучили кошмары, они просыпались по ночам. Им снились Бриан, Большой Медведь, Бегун, Белая Ворона…
Малыши со скуки и с досады устраивали опасные заплывы, карабкались на крутые скалы, а некоторые попытались пробраться за гору. Пришлось выставить часовых, девушек-подростков, которые бегали не хуже любого парня, да и силой отличались завидной. Им поручили при необходимости перехватывать сорванцов, и это занятие оказалось игрой занимательной и увлекательной, требующей сноровки и умения, а главное, отвлекающей от более опасных игр. Девушки эти часто забирались куда-нибудь повыше, наблюдали не только за мальчишками, но и за обстановкой, и одна из них вдруг доложила, что странным образом подпрыгнула близлежащая гора, аж верхушка лопнула! Другая видела вдали, на таком большом расстоянии, что разобрать точно не удалось, какое-то животное, похожее на мужчину.
Это разожгло страсти не на шутку. Нетерпение вылилось в дурное настроение. Кто-то обвинил ее в отлучке и случке с охотником, обвинения посыпались градом. Но никто ничего определенного не видел, да и видеть не мог. Мало ли кто лазит по деревьям!
Медведи, например. Марона, неохотно вмешивающаяся в споры, решила занять четкую позицию. Происходит что-то смешное, сказала она. И опасное. Что за споры, чуть не драка! Стыд-то какой! «Вы что, мужики?» — спросила она. Эти любят орать да кулаками махать из-за пустяков. Они даже забавы ради дерутся, просто так, без повода! Конечно, понимала Марона, уж сказала она об этом или не сказала, что причина всех споров и ссор в том, что женские матки пусты и в них не зреют плоды.
Она могла стоять на скале над ними всеми и вещать:
— Давайте на себя глянем, на свои плоские животы. Пусты мы, пусты чрева наши, и пусты груди. Понимаете, что в нас говорит, когда мы открываем рты? Отсюда обвинения, отсюда и обиды. Нам нужны мужчины, чтобы наполнить наши матки. Вот и все. И надо ждать, а не кипятиться, как детишки. — И она заплакала. Конечно, мальчики ничего не поняли. Да, они видели, как росли животы, а потом вопил маленький, а живот снова тощал. Но их это не интересовало.
