— И я страшно рада этому, — вставила Дасти.
Оставив без внимания ее слова, он продолжал.
— С тех пор я не подпускал к себе слишком близко ни одну женщину. Однажды я потерпел неудачу и боялся сделать новую попытку. Если какая-либо женщина начинала посматривать на меня, проникшись серьезными намерениями, я тут же сбегал в каньоны.
— Еще не поздно. Ты еще мужчина ого-го!
— Старого пса не научишь новым трюкам.
— Научишь, если пес захочет того.
Джек пожал плечами:
— Мы вроде говорили о тебе. Ты с Мигелем много старше, чем были мы с матерью. Поговори с ним. Скажи ему, чего ты боишься. Если он действительно хотел обычную жену, он не влюбился бы в кусачую каньонную крысу, вроде тебя.
Дасти рассмеялась, как он и надеялся.
— Пайнкрик даже и городом не назовешь, а горы там тоже полны каньонов. Вы с Мигелем сможете вместе открыть их для себя, научить своих детей любить их. Черт, сделай свою карту маршрутов и предлагай туры, заведи свое дело, если не желаешь работать в ресторане. И всегда можешь вернуться сюда. — Он долго смотрел на нее с самым серьезным видом. — Вы можете совместить несовместимое, если наберетесь храбрости признаться, что любите друг друга и нужны друг другу настолько, насколько необходимо, чтобы пойти на уступки.
Он тяжело вздохнул, достал свой кисет и профессионально свернул сигарету длинными пальцами.
— Вот в чем ошиблись мы с твоей матерью. Как и ты, я смертельно боялся попасть в зависимость от кого бы то ни было. Я не мог признаться себе, что нуждаюсь в ней и люблю ее. Не мог дать ей понять, как важна она для меня. Много лет я требовал от нее признания моего образа жизни и односторонних уступок. Когда же понял, что теряю ее, и попытался остепениться, было уже слишком поздно.
Положись на меня, просил ее Мигель. Иными словами, признай, что нуждаешься в нем. И ее отец, по существу, согласился с Мигелем в его понимании полной независимости как одиночества и повторил совет Мамы Розы — помнить, что больше всего на свете ты нуждаешься в любимом человеке, а значит, надо идти на взаимные уступки.
Может ли она отказаться от столь милой ей самодостаточности и признать, что нуждается в Мигеле? Если бы она не настаивала постоянно на своем, то и в недавний критический момент прислушалась бы к его совету, повернула назад, когда они увидели тот знак, и не полезла бы на дерево...
— Подумай над этим, — добавил Джек.
Дасти кивнула. Ей о стольком надо было подумать...
Вертолет вернулся за ними. Дасти и Джек дали показания полицейским и поехали в больницу. Мигель спал. Рентген показал, что череп не проломлен, заверил их врач. Он решил оставить больного на ночь, ибо его нужно будить каждые полчаса для проверки состояния. Больной согласился, поскольку ухаживать за ним некому.
— Что? — помня, что она в больнице, Дасти не прокричала это слово, а свирепо прошипела.
Он, что же, подумал, что, вернувшись в Моаб, она сразу отправится к Уэйну, не заехав к нему? Что она не позаботится о нем? Или он не хочет этого?
— Где он? Когда его разбудят в следующий раз?
Доктор перевел взгляд на Джека. Он был одного возраста с ее отцом, но низенький и полненький.
— Вы близкие родственники? — поинтересовался он.
— Она его жена, — не моргнув глазом, солгал Джек, — но они немного повздорили, поэтому он мог и не упомянуть ее.
— Не упомянул. В истории болезни ближайшим родственником записана его мать из штата Аризона.
Доктор присматривался к Дасти, а она уставилась на него, борясь с желанием вырвать из его пальцев медицинскую карточку и узнать, наконец, какая дверь отделяет ее от любимого человека. Уж не решил ли Мигель, что она ему ни к чему?
— Пожалуйста, — прошептала она.
Доктор сверился со своими часами и снисходительно усмехнулся.
— Милые ссорятся, только тешатся, — со знающим видом сказал он Джеку. — Может, он будет спать спокойнее, увидев вас. Можете побыть с ним пять минут, юная леди, но помните... — погрозил он пальцем, — никакого волнения. У нас была свободна только одноместная палата, так что можете поцеловать его и помириться с ним, но не больше. — И он подвел их к двери палаты Мигеля.
Она остановилась в дверях, свирепо взглянув на идущего за ней доктора.
— Я оставлю вас одних, — пообещал он. — Но хочу сначала убедиться, что он узнал вас.
Они подошли к кровати. Теперь его голову украшала большая белоснежная повязка, резко выделяющаяся на фоне черных волос и смуглой кожи. Лицо казалось вытянутым, изможденным. Сон, похоже, не освежал его.
— Мигель! — Его веки дрогнули, в открывшихся глазах проглянула боль. Но он моментально узнал ее, выдохнул ее имя и потянулся к ее руке. Она скорее почувствовала, чем увидела, что доктор оставил их. — Подождите! — позвала она. — Ему больно. Нельзя ли что-нибудь сделать?
Доктор покачал головой:
— Слишком рискованно. Мы должны быть уверены, что мозг функционирует нормально, а наркотики затуманят его. — Он вышел и притворил за собой дверь.
— Я забираю тебя отсюда, — решительно произнесла Дасти. — Мы можем остановиться у Уэйна, и я буду будить тебя каждые полчаса.
— Тебе необходимо отдохнуть, — возразил Мигель.
— Положись на меня, говорил ты! — парировала она. — Так вот, теперь ты положись на меня. Я не тепличный цветок, нуждающийся в утешении и защите. Я поставлю будильник и как-нибудь переживу одну суматошную ночь. Как я научусь полагаться на тебя, если ты не желаешь полагаться на меня?
Он широко раскрыл глаза и присвистнул.
— Уж не означает ли это, мой прекрасный подорожник, что ты выйдешь за меня замуж и нарожаешь мне детей?
Дасти опустилась на стул рядом с кроватью и долго смотрела на переплетенные пальцы их рук.
— Мы будем учить наших детей путешествовать на джипе и с рюкзаками за спиной, когда они подрастут?
— Ну... — заколебался он, и она взглянула ему прямо в глаза. — Ты не считаешь, что сначала должна обучить их отца? — Проблеск дразнящей улыбки стер боль с его лица. — Начиная, скажем, с долгого медового месяца с рюкзаками за плечами в этом прекрасном краю, но только без мазуриков и «пушек»?
Дасти забыла, что находится в больнице и что у Мигеля раскалывается голова.
— Да! — крикнула она и упала в его ждущие объятия.
