– Ты еще не забыл эту стерву? – Удивление Ремедия было искренним.
– Забудешь ее… Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
– С Агильбертом…
Мартин плюнул.
– Так и знал, что к капитану перелезет. А эта, чернохвостая, как ее…
– Хильдегунда.
– Куда делась?
– Сбежала. Выманила денег себе на приданое, и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
– Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
– Мартин, – снова заговорил Ремедий, – ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи.
– Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается…
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
– Мартин… Ты видел нашего капеллана?
– Мракобеса? – Мартин покривил губы. – Видел…
– Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер…
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника.
– Валентин тоже здесь? Ах, еб его… Что здесь творится, Гааз?
– Не знаю, – уныло сказал Ремедий. – Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю.
* * *
Так и двигался по осенним дорогам караван – комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург, и путь вроде знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
* * *
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а так – довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая языки – строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?[11]
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.[12]
– Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, – сказал Ремедий. – Все не зря мозолил задницу на студенческой скамье.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?[13]
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.[14]
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула ровно половина смысла песни.
– У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, – пробурчал он, досадуя на собственное невежество.
– Где? – переспросил Бальтазар. – Где ты нашел у меня дохлую мышь, Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, завалилась в телегу.
Ремедий сердито повторил:
– В ухе!
– А ухо, ухо-то где?
– На голове.
– А голова?
– На заднице.
– А задница?
– К ногам приделана.
– А ноги?
– Землю топчут.
– А земля где?
– Во Вселенной. – Ремедий злился уже не на шутку. Ему казалось, что он не сможет долго находить ответы на вопросы Бальтазара Фихтеле. А вопросы вылетали один за другим, как осы из гнезда.
– А Вселенная? Вселенная где?
Ремедий молчал. Ему не нравился весь этот разговор. Но вопрос цеплялся за ответ, а Бальтазар, сволочуга, все приставал: где искать дохлую мышь?
И Ремедий выпалил:
– Вселенная суща сама по себе.
И сам удивился такому ответу.
А Бальтазар склонил голову набок и, как ни в чем не бывало, продолжал донимать монаха:
– И где же Вселенная суща сама по себе?
– В Боге, – сказал Ремедий.
– А где Бог?
– Везде, – сказал Ремедий.
В этот момент Арделио резко натянул поводья, и лошадь остановилась.
– Что там такое? – крикнул Бальтазар, подняв голову.
– Стоит кто-то на дороге, – ответил Арделио.
* * *
На дороге стоял монах. Рослый, тощий монах в коричневом плаще. Стоял он, свесив голову, опустив руки, смиренником. И почему-то никому не захотелось с ним разговаривать.
Ни Балатро, старшему из комедиантов, хозяину лошади.
Ни Варфоломею, который всех пытался спасти и обратить.
Ни Витвемахеру, не упускавшему случая помахать мечом.
Ни Клотильде с Шальком – оба большие любители почесать языками.
Тем более не захотел вступать в разговоры Ремедий, тот вообще молчун, а как скажет, так невпопад.
Мартин и Валентин попросту спрятались, хотя вот уж кому терять нечего, так это им, покойникам.
Потом Варфоломей сказал Иеронимусу:
– Он твоего ордена, ты с ним и разговаривай.
Иеронимус вышел вперед. Ничего другого не оставалось.
– Привет, Агеларре, – сказал он.
Дьявол поднял голову. Он выглядел усталым и постаревшим, узкое лицо заросло щетиной, глаза смотрели уныло. И не желтыми были они, а бесцветными.
– Просто Дитер, – поправил он.
– Как хочешь.
И плащ на плечах дьявола знакомый. Дитеру в плечах широк, болтается, как на палке. И коротковат. Серые пятна покрывают плащ. Кое-где прилипли да так и не отстирались куски плесени, рыбьи кости, плевки желчи. Достался дьяволу монашеский плащ Иеронимуса, и с плащом – все ведьмины страхи, что жили в нем, и старые пятна блевотины. Оттого и страшно было.
Иеронимус стоит против дьявола. Он меньше ростом, выглядит старше, плечи опущены.
– Перестань, наконец, путаться у меня под ногами, Дитер, – сказал он. – Надоел.
Дитер растянул губы в неприятной ухмылке.
– Ты мне не указ, Мракобес.
– Отойди с дороги, – тихо сказал Иеронимус.
Дитер хмыкнул. Мотнул головой назад, в сторону спутников Иеронимуса.
– А этот сброд что, с тобой?
