Она понимала, что приняла решение уехать, потому что ей было страшно. Но сейчас она при всем желании не могла представить себе чувство страха. Нет, решение было принято, но уверенности в том, что она его осуществит, у нее не было.
Через час в баре остались лишь Ванни, Боб и Соня. Доктор Штаэль ушел первым. Перед этим он подошел к их столику, чтобы попрощаться. Соня представила ему Мануэля как своего преемника.
— Вы тоже делаете такие потрясающие антипохмельные массажи? — спросил он.
— Даже еще лучше, — ответила за Мануэля Соня.
Когда доктор Штаэль ушел, она объяснила Мануэлю, что такое антипохмельный массаж.
Вскоре после этого ушли и обе супружеские пары. Мануэль, выдержав вежливую паузу, спросил:
— Ну, как мы поступим? Уйдем вместе и ты через пару минут вернешься одна? Или ты просто останешься сидеть здесь, когда я уйду?
Соня предпочла просто остаться. Боб тем временем вполголоса запел песню, которая была ей знакома, но на текст которой она обратила внимание впервые:
I'm in the mood for love
Simply because you're near me
Funny, but when you're near me
I'm in the mood for love.[24]
Предавшись созерцанию своего полупустого бокала, Соня слушала прокуренную мелодию и слова, не столько произносимые (с французским акцентом), сколько обозначаемые.
If there's a cloud above
If it should rain, we'll let it
But for tonight forget it
I'm in the mood for love.[25]
За этими словами последовало несколько задумчиво-медлительных, затихающих, как плеск ручья, аккордов, и Соня поняла, что ей достаточно лишь поднять голову и улыбнуться ему.
И она улыбнулась.
Проснувшись посреди ночи, она поняла, что действие теместы заметно ослабло. Ей уже не было все до лампочки.
Она провела рукой по его гладкой груди, по животу, покрытому нежным пушком, и дальше, вниз. Осторожно, но без деликатной сдержанности физиотерапевта.
когда ты приедешь?
еще не знаю
но ты приедешь?
еще не знаю
а что случилось?
еще не знаю
ах вот оно что
Прогноз погоды был неутешительным, но он был таким все последние дни. Джан Шпрехер обследовал небеса с помощью своего полевого бинокля. Если там появится хотя бы намек на три сухих дня подряд, он сегодня начнет косить. Толщи тумана в некоторых местах прохудились, а у Пиц-Бадена открылся голубой просвет, в котором, как волшебный сад, сияло пастбище Альп-Верд. Но на востоке все еще громоздились черные тучи.
Чаша весов явно клонилась не в сторону сенокоса, и Шпрехер в конце концов принял отрицательное решение. Часть сэкономленного времени он теперь мог посвятить наблюдению за утренней жизнью «Гамандера».
Почти каждый из украшенных сграффито домов в узком переулке имел эркер. И в каждом из них Соне чудился наблюдатель, тайно следивший за тем, как она изучает фасады в поисках его фамилии. Как ей сказали в конторе, он жил в «Каза Кунигл», где-то на самом верху склона. Более точными сведениями они не располагали.
В это утро Соня как ни в чем не бывало появилась на своем рабочем месте. Мануэль, ничуть не удивившись, поздоровался с ней так, как будто ничего другого и не ожидал. Он не стал комментировать перемену ее настроения, а лишь деловым тоном сообщил:
— На девять у нас записаны новые клиенты. Римско-ирландские бани, массаж щеткой, в общем, полная программа.
Массируя урбанистические тела, отмеченные печатью фитнес-культуры, щеткой из натуральных волос, Соня созерцала картины последней ночи, которые то и дело всплывали у нее перед глазами. То есть сначала они всплывали сами по себе, а потом она стала вызывать их из памяти одну за другой. При этом в ней все отчетливей становилось сознание того, что ей хочется задержаться здесь еще на некоторое время.
Темно-розовые дома в этой части деревни казались вырезанными из вареной колбасы. Все оконные ниши, сужавшиеся наружу, были разными по форме и размерам. Это впечатление усиливало обрамлявшее их сграффито, выполненное от руки. От стоявших на карнизах ящиков с цветами вниз по штукатурке протянулись желто-зеленоватые подтеки.
На обветшавшем фасаде четырехэтажного дома телесного цвета был запечатлен кролик в овале неправильной формы. Под ним было написано: «Каза Кунигл». Соня подошла к обрамленному туфом порталу, поискала глазами звонок и, не найдя, постучала в дверь. Отполированное веками дерево поглощало звуки. Соня отступила на несколько шагов и посмотрела наверх.
— Вы к кому? — раздался вдруг позади нее старушечий голос.
Соня вздрогнула. Она не слышала, как подошла старушка, одетая во все черное, как раньше одевались деревенские вдовы.
— К господину Казутту. Но, похоже, никого нет.
— Да нет, кто-нибудь да есть. Входите.
Женщина повернула кованую ручку вниз и открыла дверь. Они вошли в просторные сени, в которых было несколько дверей — в жилые помещения, в сараи и в хлев — и лестница, ведущая наверх.
— Самая верхняя квартира. Стучите подольше, не стесняйтесь. Он иногда долго не открывает.
Рядом с дверью на четвертом этаже лежал лист железа от печки. На ней стояли мокрые туристские ботинки из толстой замши, набитые газетами. За дверью громко тикали старинные ходики. Соня постучала и прислушалась, но не услышала ни голоса, ни шагов, ни каких-либо других звуков, кроме бойкого тик-так, тик-так.
Она постучала еще раз.
Тик-так. Тик-так.
Постучав в четвертый раз, она решила не следовать совету старухи и уже собралась уходить, как вдруг услышала скрип половиц. Потом шаги.
— Кто там? — раздался голос Казутта.
— Это я, Соня Фрай из «Гамандера».
— Одну минутку.
Через несколько минут дверь открылась, и она увидела окаменевшую улыбку господина Казутта.
— Извините за беспокойство, — сказала Соня. — Вы, наверное, спали.
— Старая привычка ночного портье.
Посмотрев вниз и убедившись, что она одна, Казутт впустил ее в квартиру. Соня вошла в маленькую кухню. Заставленная грязной посудой каменная раковина перед газовой колонкой, электроплитка с двумя конфорками, небрежно выкрашенный желтоватой эмалевой краской посудный шкаф, маленький холодильник, который должен был быть встроен в стену, но стоял посреди кухни и на котором лежала плита ДСП, служившая дополнительной маневренной площадью: на ней высилась гора немытых сковородок, грязных тарелок, чашек и приборов.
