— У вас можно позвонить из номера в номер или это делается через коммутатор?
— Звоните прямо: наберете сначала 2, а потом 43. Вас проводить или…
— Не беспокойтесь, я найду сам.
— Эй… вы не взяли ключ!..
Лифт высаживает меня на четвертом этаже. Этьен прекрасно знает, что я не удержусь и суну нос в их комнату. Он даже не очень-то меня и отговаривал. Более того, мне показалось, что он сам исподволь подталкивал меня к этому. Я напряженно сглотнул слюну, перед тем как постучать в номер 43, мое сердце бешено колотилось. Внезапно мне представились жуткие картины вампиризма — гробы, окровавленные клыки… я попытался прогнать эти образы, но мне упорно слышался замогильный скрип дверей, а за ними чудились истлевшие мертвецы… фу, черт, что за глупости, вампир — это я сам, это старик, это все остальные, а вовсе не он, его зовут Джордан, а сестру — Вьолен, и никакие они не вампиры и не чудовища, а просто несчастные больные люди. Нельзя тронуть одного из них, не ввергнув в бешенство другого, нельзя применять насилие, нужно просто сказать им, что я все понял и что все это происходит не по моей вине. Успокоить их. Говорить разумно и ясно. Наладить диалог. Нормальный и мирный. Показать эту рукопись. Все объяснить. Объяснить, что я измучен всей этой историей, что она меня не касается ни с какой стороны. В общем, поговорить.
Я трижды легонько стукнул в дверь левой рукой. А правой инстинктивно приподнял жалкие отвороты своего пиджака, чтобы понадежнее защитить шею. Перед тем как мне открыли, я успел в сотый раз повторить короткую, приветливую и искреннюю фразу, с которой начну разговор.
Я втянул голову в плечи и, бросившись, как в пропасть, в открывшийся передо мной черный проем, столкнулся с темной заспанной фигурой, которая рухнула наземь. Ногой, не глядя, я захлопнул дверь. В комнате — кромешная тьма. Я даже не знал, кого опрокинул на пол; у моих ног раздался невнятный всхлип, я попробовал нашарить выключатель, но не нашел его. Господи боже, черт подери, куда же девалась моя короткая искренняя фраза? Откуда-то издалека, из соседней комнаты послышался жалобный, едва различимый возглас: «Джордан?..» Тишина.
— Они никогда не оставят нас в покое, сестренка.
Голос звучал слишком слабо, чтобы долететь до нее. Из спальни сочился тусклый розоватый свет. Я наконец разглядел на полу тело Джордана в трусах и рубашке с отложным воротничком, распахнутой на впалой безволосой груди. Несмотря на нелепое одеяние и скрюченную позу, я тут же узнал эту синевато-бледную кожу и эти мертвые рыбьи глаза, в которых угадывалось высокомерное презрение к окружающему миру. В дверях спальни показалась Вьолен, она стояла, уцепившись за косяк. Вряд ли она могла видеть нас в темноте. Она поднесла руку ко лбу и вдруг упала, как подкошенная. Джордан приподнялся, подполз к ней, обнял и начал гладить по голове. Я испытывал странное ощущение: меня как будто больше не было в этой комнате. Я стал невидим. И бесполезен. И уже забыт.
Джордан взял с ночного столика коробочку с таблетками.
— Прими это и поспи еще, сестренка.
Она проглотила таблетку, запив ее глотком воды. Я стоял как столб, не зная, что мне делать.
— Куда пойдем? — спросила она.
Ее голова начала клониться вниз, она безуспешно пыталась поднять ее, веки смыкались. Подобрав упавшую рукопись, я сказал:
— Вот… пришел, чтобы отдать вам это.
Джордан приблизился ко мне почти вплотную и выдохнул:
— Только не говорите о нем!
— Сегодня воскресенье, да? Воскресенье?.. И за нами придут, да?
— Да, Вьолен. Но еще слишком рано.
И он шепнул мне:
— Через две минуты она уснет. Только две минуты, умоляю! Вы можете подождать?
— Ты не забудешь меня разбудить, а?
Джордан взял ее на руки, отнес в соседнюю комнату и уложил в постель. Я слышал, как он убаюкивает ее. Две минуты… Я жалею, что пришел. Жалею обо всем, с начала до конца.
Он вернулся в синем атласном халате; странно было видеть его в этом облачении.
— Наверное, Вьолен чуть не разодрала вас в клочья.
— Она… У нее депрессия?
Он горько усмехнулся.
— Депрессия? Да, она совершенно ненормальная, вы ведь это хотели сказать. До его возвращения мне еще кое-как удавалось поддерживать ее в сносной форме, хотя бывали и срывы, но с тех пор как он нас разыскивает, ей стало очень худо. Она его просто издали чует — даром что безумна, но не глупа.
— Кто это «он»?
— Тот, кто вас нанял.
— А вам он кто?
— Разве он не сказал? Это наш отец. Хотя вернее было бы назвать его просто самцом-производителем.
— Но мне сказали, что ваш отец умер.
— Как бы не так! Заметьте, я с радостью исправил бы это недоразумение, но к этой старой сволочи невозможно подобраться. Главное препятствие — я никогда его не видел, не знаю, как он выглядит. А кстати, это было бы интересно… вы можете мне его описать?
Я усиленно старался сохранять бесстрастный вид, чувствуя, что он хочет войти в переговоры со своим врагом или его посредником. Будь его сестра транспортабельной, он наверняка повел бы другую игру. Начиная со среды, я мог похвастаться лишь одной заслугой — тем, что не дал себя заморочить предположениями и гипотезами, которые помешали бы мне идти напролом, и в результате очутился здесь, с тайным убеждением, что уже вечером это дело перестанет меня волновать. Только бы продержаться до вечера, что бы ни случилось!
— Я должен скоро увидеться с ним. И я уверен, что он вовсе не желает вам зла. Почему вы от него бегаете?
— А вам-то что до этого?
— Мне — ничего, ваши семейные истории меня не интересуют. Но только ваш папочка держит в заложниках одного моего друга, который мне очень дорог.
Молчание. Он долго смотрит в потолок.
— Я так и знал, что вы не профи, как те кретины, которых он пустил по нашему следу. Ох, эти ищейки!.. Какое же я получил удовольствие… Их было издали видно, они светились, будто фосфором обмазанные. Знаете, есть такие светлячки — мерцающие, неопасные, но ужасно надоедливые. А вот у вас дело пошло быстро. Он почуял в вас классического халявщика, который лучше всех знает самый короткий путь от стола до помойки. О, мой папочка — тонкий психолог! И это даже не его заслуга, а просто его ремесло.
Внезапно он разразился хохотом, который так же резко оборвал, глянув в сторону спальни Вьолен. И продолжал, понизив голос:
— Мне известно о нем лишь то, что рассказывали родные. Особенно кормилица, которая занималась нами до того, как нас отправили в пансион. Я почти не помню свою мать, нам не разрешали часто видеться с ней. Да и она, нужно сказать, к этому особенно не стремилась.
— Вы не могли бы рассказать с самого начала?.. Потому что за последние несколько дней я узнал столько, что у меня башка лопается, боюсь все спутать. Мы, халявщики, славимся скорее упорством, чем интеллектом.
