меня она — гора Кюри: Marie et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя — и вот — жду. (Что для меня Чехия — Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом — И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) — и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда — и еще десять — проплывающие вокруг башни — в полдень и в полночь…[373] Но не только это — Чехия, а сколько — еще! Хотя бы — первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки — камни…[374] И Голе́м…[375] И только двадцать лет свободы…[376])
Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет — малодушию, нет — страху, нет — косности, нет — всему, что Вам не дано даже на подержание, даже — вприглядку. А с этими нет, с первыми нет — неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия — началась с нет, и какое получилось — да. (Для пояснения: с нет — всему, что с ней сделали!) Я почувствовала — как ни смешно — нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была — один крик: — «Нас — бросили! Нам не́ от кого ждать защиты!» И вот — старая басня:
Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-là{173} [377]
И вот, французский генерал[378], перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль — куда попало, седьмую — в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!) — несколько русских — бывших студентов чешского университета, плачущих, что — не удалось умереть за Чехию — и я. И это — мы. И только на такое мы — я согласна.
…Ариадна, я тоже хочу спать.
Und schlafen mocht ich, schlafen —
Bis meine Zeit herum!{174} [379].
но мне не дано спать, потому что этому сну нужно, чтобы кто-то его сказал. Ка́к хочется спать Шамиссо — чтобы это сказать, а — не спал же: раз — сказал!
…Ариадна, с начавшимися дождями и вес отступающим и отступающим отъездом — точно все корабли ушли! все поезда ушли! — я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но — сто́ит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я — с изумлением — вижу, что все спят — кроме меня — все, думающие, что живут — и миром правят. И уже слышу свой голос: — Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И — Господи! до чего — не сплю!
Точно я кому-то слово дала — не спать до того сна. Точно я не вправе — спать: физически спать, на постели. Когда я в детстве просыпалась — в 9 ч<асов> — мне было стыдно, и так — всю жизнь. И сейчас, проспав случайно 8 ч<асов> (не бывает — никогда) я — темнее тучи: точно сделала — гадость. Исключение — сны. Когда я вижу сны, т. е. — когда я их помню — я — горжусь, как никогда не гордилась в день окончания двухтысячестро́чной вещи, — потому что сон без моего участия, сам, данный, мне пода́ренный, чье-то внимание, доказательство, что чего-то — все-таки — сто́ю…
…Чтобы закончить:
Всю жизнь хотел я быть как все,
Но мир — в своей красе —
Не слушал моего нытья
И быть хотел — как я[380]
(Борис Пастернак)
— т. е. непрерывно мне доказывал — и навязывал — мое высокое назначение, в котором я — ни при чем.
Пишу Вам всё это — потому что Вы такая же как я. Не говорите нет. Да.
Ваше нынешнее состояние — естественно. Вы остались с полными руками, когда хотели — чтобы и рук не осталось! — Бывает — Со мной было — всю жизнь. Разгадка в том, что — чтобы принять нужно неменьшую полноту — и силу — чем дать. Иди Вы к человеку с пустыми (просящими) руками — как все — как все женщины — Ваша пустота была бы принята. Только боги не боятся даров. Встретьте — бога.
Вы узна́ете его по неизбывной пустоте его приемлющих рук: по неизбывности его голода — на дар: сердечный жар. Бог есть — пожирающий. Сыты — только люди. Ваш Люсьен (как все мои Люсьены — их много — это — порода!) Вас — нас — обманули мнимыми голодом и жаждой: Аидовым теням нужна была лишь капля живой крови: мы несли — всю свою!
Но нас с вами, Ариадна, узнают — по неизбывности дара, который кончается (ли?) — только с жизнью. Поэтому — Люсьены кончаются, мы — нет. Не ставьте себя с ним рядом: Вы — не он: Вы — его обратное. Поставьте его перед собой — как камень преткновения — о который Вы только — (еще лишний раз!) преткнулись — на пути своего дара — богам. Любите его, конечно, но как это конечно похоже на кончено, не потому что (и т. д. и — много так далее), а потому что Вы — Вы, а не Ваша улыбчивая соседка по квартире, к<отор>ая дала бы ему — как раз в меру — своей скудости и его немощи.
Простите за резкость! Меня такие привидения — замучили, и все-таки я их предпочитаю всем «реальным и нормальным».
<Приписка карандашом:> Не окончено и не отослано[381]
МЦ.
Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 118–122. СС-7. С. 533–535. Печ. по СС-7.
45-38. А.А. Тесковой
Paris 15-me
32, B<oulevar>d Pasteur
Hôtel Innova, ch<ambre> 36
12-го декабря 1938 г.
Дорогая А<нна> А<нтоновна>!
Дошли ли мои два письма, одно — давнее — авионом, другое — дней 10 назад, простым, со стихами. Я бы очень хотела знать, дошли ли стихи, и очень прошу Вас ответить мне тотчас же[382]. Если не дошли — дойдут. Мне это очень важно. Было три стихотворения, и я так мечтала о Вашем скором отклике.
Горы — ту́рам по́прища! Черные леса — До́лы — в воды смотрятся — Горы — в небеса. Край — всего свободнее,
