Книга Заговор Важных - Жан д'Айон

Архиепископ Реймса Генрих де Гиз, состоявший в родстве с герцогом де Шеврез, при Ришелье заработал смертный приговор за двоеженство (который потом заменили ссылкой). За то, что, будучи архиепископом Реймса, женился, да еще на двух женщинах одновременно. Он принимал участие в мятеже герцога Бульонского, выступившего в 1641 году против короля. А сейчас он хотел вернуться во Францию, чтобы расторгнуть оба предыдущих брака и заручиться согласием своих сторонников на третий брак.

— Понимаю, — задумчиво произнес Луи. — Если Гиз ищет друзей, способных ему помочь, он, разумеется, обратится к бывшим союзникам Вандомам и к родственникам, таким, как Мари де Шеврез. И вместе с семейством Роганов эти люди могут стать силой, способной раскачать корабль под названием Франция.

Следующие два дня Луи, переодевшись и загримировавшись, провел в таверне «Большой олень» и в соседних с ней кабаках, пользовавшихся исключительно дурной славой.

Он пытался выйти на след.

Но в подозрительных заведениях, завсегдатаями коих были находившиеся на самом дне общества — носильщики, грузчики, попрошайки, бандиты, вооруженные до зубов, потаскухи, бесстыдно демонстрирующие свои прелести, калеки, покрытые страшными язвами,[47]солдаты-дезертиры, — он сумел обнаружить только поддельные вина и прочие гремучие смеси. Для неподготовленного желудка стаканчик такого напитка мог вполне стать смертельным.

Чем больше он расспрашивал о Пикаре, которого здесь хорошо знали, тем крепче становилась его уверенность, что Пикар действительно исчез несколько недель назад. Сведений о Хорьке и его друзьях ему тоже удалось собрать немного. Но зато ему повезло, когда он показал портрет Живодера, изготовленный для него по приказу Гастона.

В тот вечер Луи в очередной раз натянул дырявый колет с засаленными рукавами-буфами, зауженными книзу, закутался в старый плащ, некогда принадлежавший его деду, нахлобучил бесформенную бархатную шапку и отправился в кабак «Три мавра», на улице Гийома Госса.

Сидя за столиком и прикидываясь пьяным, он наблюдал за двумя проходимцами, из тех, что ловко изображали калек, дабы разжалобить прохожих и выпросить побольше милостыни. Один из них, притворявшийся хромым, отбросив в сторону свою деревянную ногу, помогал другому снять со спины фальшивый горб. В это время в дверь ввалились с десяток висельников во главе со своим предводителем, одетым в черное. Предводитель, почтительно именуемый Казначеем, устроился на почетном месте, и его свита стала поочередно подзывать к нему шлюх, фальшивых калек, старых солдат, попрошаек и увечных, и каждый подходил и отдавал ему положенную долю выручки.

Луи делал вид, что спит. Когда Казначей покинул кабак, все больные и увечные немедленно выздоровели, а парализованные старцы мгновенно обрели утраченную молодость. Песни и непристойные выкрики звучали все громче, а разнузданное поведение становилось все более непристойным. Делая вид, что ему стало душно в спертом воздухе и он оглушен криками, Луи, пошатываясь, переместился в темный закуток, знаком подозвав к себе тощую, болезненного вида служанку. Почуяв поживу, служанка подошла, вихляя тощими бедрами. Он знаком велел ей сесть и незаметно сунул в руку экю. Она поняла, что имеет дело с полицейским соглядатаем, однако за экю была готова на все.

— Я хорошо знаю этого человека, — сказала она, посмотрев на развернутый перед ней портрет Живодера. — Хотите знать, что с ним стало? А он что, ваш друг? Его уже давно не видно… Он жил здесь, под самой кровлей, напротив моей комнаты. Кажется, он заплатил за несколько недель вперед… он ходил вечно недовольный и ни с кем не разговаривал! Даже со мной, — усмехнулась она, обнажив беззубые десны, — похоже, он чего-то боялся… А когда злился, то делался чисто сумасшедший…

Еще одно экю — и Луи получил ключ от комнатки, где жил Живодер, а служанка, выразительно подмигнув, предложила проводить его, чтобы время шло веселей.

Желая избавиться от нее, Луи пообещал вернуться завтра. Оставшись один, он быстро вошел в тесную, грязную, зловонную конуру и принялся методично осматривать каждую вещь. Впрочем, вещей у Живодера почти не было.

Под отвратительным соломенным тюфяком, кишащим червями, Луи обнаружил холщовый мешочек с драгоценностями, похищенными у жертв, а рядом лежал кожаный портфель с письмами и бумагами. Сев на кровать, Луи принялся читать.

Сложив последнее письмо, он понял: наконец-то он нашел, что искал. Взяв портфель и драгоценности, он запер комнату и поспешил к Гастону, дабы немедленно выложить все, что ему удалось узнать.

Он высыпал драгоценности прямо на стол комиссара.

— Значит, хотя бы кто-то из жертв вернет свое имущество, — произнес Гастон.

Подняв глаза, он внимательно посмотрел на друга:

— Иногда я спрашиваю себя, не занимаю ли я твое место. Я никогда бы не додумался показывать портрет Живодера во всех кабаках.

— Это еще не все, — прервал его Луи. — Смотри сюда. Я предварительно рассортировал найденные бумаги. Твоего Живодера звали Гийом Маронсер. Его отец с шестьсот десятого по шестьсот пятнадцатый, то есть до самой смерти, являлся судьей по уголовным делам в Шатле. Согласно этим бумагам сын его родился в шестьсот десятом году и немедленно был отдан кормилице. Она его и воспитала.

Луи взял вторую стопку бумаг и пододвинул ее другу.

— Тут собраны документы и заметки о делах, которые вел его отец. Там ты найдешь дело первого Живодера. Получается, именно его отец и осудил того убийцу. А сын, то ли безумец, то ли мститель, пожелавший отомстить отцу за то, что тот его бросил, стал играть роль преступника…

— Действительно, странное дело… — проговорил комиссар, изучая лежавшие перед ним бумаги. — Иногда мотивы поведения преступника очень трудно объяснить…

Он поднял голову.

— Гнусная история проясняется, и только благодаря тебе, — добавил он, и в голосе его прозвучала нотка досады.

Щелчком послав ему новую пачку бумаг, Луи снова прервал его рассуждения:

— И это еще не все. Сын — наш новый Живодер — прибыл в Париж два месяца назад, вскоре после смерти кормилицы, у которой он прожил более тридцати лет. И где же он жил?

— Черт возьми, не знаю, да и знать не хочу, — со смехом отозвался Гастон. — К чему мне это?

— Понимаешь ли, прежде он жил в Лангедоке… в деревушке Фонтрай маркизата д'Астарак.

И, довольный произведенным его словами впечатлением, Луи умолк. Гастон мгновенно прекратил смеяться и, выхватив бумагу из рук Луи, несколько раз пробежал ее глазами.

Астарак! Лен маркиза де Фонтрая!

— Я отправляюсь показать твою находку Лафема! — заявил он, собирая бумаги. — Но прежде чем идти к нему, скажи, что ты обо всем этом думаешь?