твориться что угодно. Там и квасили, и устраивали вечеринки с танцами, и приглашали любовников и любовниц… Ну а поскольку «психоакадемики» — люди неглупые, так что соблюдали ряд нехитрых правил, чтобы не спалиться перед кураторами. Во-первых, вели журнал учета идеательнеше, а во-вторых — соседей, которые могли капнуть, живенько «взяли в долю» или обаяли. Так что те при каверзных вопросах делали совершенно честные глаза и отвечали, что все было тихо, никого не видели, никакого шума, а «бутылка разбилась под окнами, потому что ее Васька Косой с пятого этажа выкинул, точно вам говорю».
— Я уже пару раз слушала, как ведутся такие разговоры, — сказала Ева. — И мне казалось, что это все довольно легко. Как-то так у старших «психов» все получается, что вот человек с проблемой позвонил, вот ему задали несколько наводящих вопросов и — хоп! — он сам себе на свои проблемы ответил и повесил трубку, счастливый. Все логично. Только мне достался какой-то непрошибаемый товарищ. Он позвонил и взялся ныть, что, кажется, его девушка ему изменяет, что он даже точно знает, практически за руку поймал. Но терять ее не хочет, посоветуйте, что делать. Я задаю наводящие вопросы, он повторяет ту же историю, но уже с более красочными подробностями. Я туплю. Снова что-то спрашиваю. Он снова все повторяет. Ничего не меняется. Он вздыхает, нудит, ноет, вслух обдумывает, что если она его бросит, то он вызовет лифт, уедет на одиннадцатый этаж и непременно оттуда сбросится. То есть, я только хуже сделала, получается. Спрашиваю еще. Подбадриваю. Он снова начинает мне рассказывать про свою девушку, и как ее лучший друг чуть ли не на его глазах того… А сначала было, что он ее только подозревает. А тут… В общем, я уже бешусь и закипаю, и так и эдак пытаюсь свернуть разговор в сторону разрешения проблем, а не в запутывание. И у меня ничего не выходит. Ни-че-го.
— А это точно не развод был? — спросил я.
— В каком смысле — развод? — нахмурилась Ева.
— Ты же сама говоришь, что там сейчас рулят старшие «психи». Наверняка у них там уже появились любимые клиенты. И, например, в ночь на воскресенье всегда звонит один и тот же хрен, который рассказывает про свою шлюховатую девушку.
Хотел добавить «и дрочит», но не стал. Мысленно добавил. Так-то я стал полноценным жителем двадцать первого века. И коллекция мемасиков у меня была, и гаджеты я осваивал сразу же, как только выходили, и все такое прочее. Вот только так и не смог убедить себя, что походы к психологу — это такая жизненно-необходимая штука. Впрочем, у нас, кажется, все поколение такое. На десяток лет помладше — и они без проблем бегают на свои терапии и ходят счастливые. А у меня как был в голове гвоздь, что психолог и психиатр — это один хрен в двух лицах, так и остался. Так я ни разу у психолога и не был.
— Они про него знают, — продолжил я. — В курсе, что ни на какой там этаж на номером таким-то он не пойдет, и скидываться ниоткуда не будет. Ему просто нравится ныть насчет измен. Самим его слушать надоело, вот они и привели свежие уши — тебя. Ты же новичок.
— Да ну, не может быть… — проговорила Ева и подозрительно прищурилась. — Это же как-то… Хотя… — она усмехнулась и посмотрела на меня внимательным цепким взглядом. — Слушай, а может ты и прав. Блин…
Она крепко зажмурилась и уткнулась лицом в колени.
— Теперь мне жутко стыдно! — простонала она. Кончики ее ушей покраснели. — Блин-блин-блин! Чем больше об этом думаю, тем больше в это верю! Как я вообще повелась на такое, а? Неужели они правда отдали бы звонок самоубийцы зеленому новичку? А тут… Ой-ой.
— Это нормально, милая, — я обнял девушку. — Слушай, наверное, я тебя сейчас еще больше расстрою. Мы с тобой сегодня приглашены домой к моим родителям.
— Зачем? — Ева резко разогнулась.
— Семейный праздник, — пожал плечами я. — Кажется, от нас наконец-то съезжают Грохотовы, вот мои родители и вознамерились порвать по этому поводу пару баянов.
— Ну… ладно, — Ева смутилась.
— Не переживай, милая, у меня мировые родители, в душу лезть точно не будут, — ободряюще проговорил я.
— Обещаешь? — хмыкнула Ева.
Мы поднимались по лестнице медленно. Еще и останавливались на площадках, потому что нам вдруг приспичило поцеловаться. Ева заметно волновалась. То снимала очки, то надевала. Вот уж не думал, что она будет так смущаться простого семейного праздника! Хотя, в принципе, мог бы и догадаться по тому, с каким похоронным видом она мне сообщала, что хочет познакомить меня с отцом.
— А нам точно надо идти? — шепотом спросила Ева уже перед самой дверью.
— Предлагаешь позвонить и убежать? — усмехнулся я. — Возьми себя в руки, дочь самурая!
— Дочь самурая… — Ева задумчиво похлопала ресницами и снова надела очки. — Это из какого-то стиха?
— Почти, — отмахнулся я и нажал на пумпочку звонка. Не объяснять же, что это из песни, только она еще не написана.
За дверью раздался бодрый топот, щелкнул замок, на пороге стояла Лариска. Внезапно в длинном платье и с высокой «учительской» прической. И даже на каблуках. Платье, кажется, было маминым. Но это не точно, может просто я его раньше не видел.
— Ева! — радостно воскликнула Лариска и кинулась обниматься к моей девушке. — Блин, я так по вам соскучилась… Но меня никуда не пускают. Сказали, пока не исправлю все двойки и тройки, никаких мне гуляний и вечеринок. Только Борьку ко мне пускают.
Лариска тараторила, мы раздевались. В гостиной звучали громкие разговоры. Было слышно моего отца, Грохотова. Еще пару знакомых голосов.
— Здравствуй, Володя, — вышла мама. Быстро обняла меня, но смотрела на Еву. Цепкий внимательный взгляд обежал мою девушку с ног до головы, потом мама снова повернулась ко мне. — Там тебе несколько конвертов пришло, я к себе в стол пока что положила, напомни мне потом, чтобы я отдала.
— Конвертов в смысле писем? — уточнил я.
— Ну да, — кивнула мама. — Одно из Ленинграда, одно из Москвы, одно из Новокиневска. Я штам посмотрела, двадцатое почтовое — это где-то в индустриальном районе… Ой, да это все
