— А как они друг с другом-то уживаются? — поинтересовался Павел. — Они же друг друга ненавидеть должны.
— Может, и должны, но пока что вместо этого трогательно помогают друг другу переносить недуги и страдания.
— И который же из них считает себя настоящим отцом? — изумлялся Павел.
— Оба. Но я выбираю отцом тебя, а тех двоих лишаю отцовства — за недостойное поведение.
Павел рассмеялся.
18
— Между прочим, Павел вполне мог бы контрабандой протащить сюда банку растворимого кофе, — замечает Розмари. — Как-никак мы в изобилии снабжаем его маслом.
— А кипяток?
— Добуду у нас на кухне, нужен только термос.
Я кивнула, все это только вопрос организации.
Тут вдруг объявился главный врач, да еще без свиты. Розмари просияла, хотя сегодня она еще не успела полить себя духами и надеть свежую ночную рубашку.
У главного для нее хорошие новости: в последнем анализе никаких раковых клеток.
— Я так и знала, — торжествует она.
— Завтра вынимаем катетер, а в субботу можете отправляться домой, — улыбается главный.
Ну и дела.
— Да и у вас срок приближается, — говорит он мне. — Будем переводить вас во второе отделение.
Значит, скоро нам расставаться.
После травматических событий новогоднего вечера Дорит уже несколько раз мне звонила, и мне под разными предлогами приходилось от нее отделываться. То у меня убегал суп, то я устала до смерти, то в дверь позвонили, то я от шефини жду звонка. Заподозрив неладное, Дорит решительно вызвала меня к себе.
— И брось мне эти отговорки, — заявила она.
Оказалось, ей и так уже известно слишком много. Лена играла с дочкой Дорит и рассказала ей, что я прихожу в гости к Зибертам каждый день. Словно строгая гувернантка, Дорит потребовала объяснений.
— Просто мы нравимся друг другу, — сказала я как можно непринужденнее. — Но если ты что-то подозреваешь, то это не так.
— Да какие подозрения, ведь ты же беременна, — деланно отмахнулась Дорит. — Известное дело, дети в этом возрасте любят пофантазировать. Эта Лена рассказывает, что ты будто бы спала с Павлом в одной комнате — в гостинице — и они, дети, при этом присутствовали. Сразу видно: самовнушение ребенка, растущего без матери…
И мы пристально посмотрели друг другу в глаза.
— А как Левин к этой вашей дружбе относится? — продолжала она свой допрос.
— Так он в больнице лежал, — брякнула я не подумав.
Но именно этот отвлекающий маневр неожиданно сработал.
— А что с ним такое? — всполошилась Дорит.
— Дитер выбил ему четыре передних зуба.
Дорит вытаращила на меня глазищи.
— А за что?
— По пьянке, — объяснила я.
— Хотелось бы надеяться, что ты в тот же день вышвырнула этого Дитера из дома, хотя с тебя станется…
Она говорила со мной как с тяжело больной. Послушать ее, так я если не совсем святая, то уж не от мира сего, это точно. Она поговорит с Левином, чтобы тот выставил Дитера, причем сегодня же…
Впервые за нашу многолетнюю дружбу мы всерьез разругались. Она обозвала меня дурехой и обвинила в том, что у меня сдвиг на почве благотворительности.
Тогда, собравшись с духом, я выпалила:
— Да может, ребенок у меня от Дитера!
Но Дорит мне просто не поверила. Безнадежный случай, сказала она.
Когда Дитеру стало лучше, я призвала Левина к постели болящего для решающей беседы. У Левина уже были искусственные зубы, он их люто ненавидел, но свою ярость по этому поводу почему-то вымещал не на обидчике, а на мне.
— Она хочет, чтобы мы бросили жребий, кому быть отцом, — сказал Левин.
Дитер вперил в меня скорбный взгляд.
«Сейчас оба начнут реветь», — подумала я.
— Нет, — сказала я, — я совсем не этого хочу, я хочу, чтобы вы оба подыскали себе новое пристанище. Не желаю больше жить с вами под одной крышей.
— Что мы тебе сделали? — плаксиво заныл Левин.
— Дитер меня чуть не убил, а ты с самого начала обманывал меня с Марго.
— Допустим, но теперь-то мы квиты.
Дитер, который теперь вообще почти все время молчал, на этот раз тоже решил высказаться.
— Если вы меня выкинете на улицу, я покончу с собой, — сказал он таким загробным голосом, что не поверить ему было нельзя.
— Что значит «вы», — взвился Левин, — меня она тоже хочет…
— Ладно, — сказала я, — не такая уж я бессердечная, чтобы сегодня же отправлять вас в ночлежку. Но отныне я буду жить на первом этаже одна, а вы можете располагаться на втором, пока не найдете себе что-нибудь подходящее.
Они оба не проронили ни слова.
Уже к следующему вечеру нижняя квартира была освобождена. Пока я была на работе, Левин перетащил наверх свои пожитки, чтобы разделить с Дитером скорбную юдоль отверженных.
Я предложила Павлу переехать ко мне, но он отказался.
— Не могу же я поселить детей рядом с этим сумасшедшим… — Тут он осекся, видимо вспомнив о своей жене. — Ну, я имею в виду — с этим дебоширом, — поправился он.
Мало-помалу дело шло к весне. В наших местах, в распадке между гор, ее приближение чувствуется раньше, чем в остальной округе. В марте дети устроили праздник солнцеворота и сожгли на рыночной площади огромного ватного снеговика. В начале апреля распустила бутоны моя магнолия, но ее красивые розоватые лепестки из-за частых дождей приобрели буроватый оттенок и уже вскоре легли на землю. Когда огромными бело-кипящими шарами зацвели вишни, мне показалось, что я почувствовала первые движения ребенка. Беременность моя протекала безукоризненно, врач был доволен.
Дитер, несмотря на благоприятные показания Левина, был приговорен к тюремному заключению, которое было отложено до его полного выздоровления. Изредка мы сталкивались в дверях. Ему было ужасно стыдно, и меня это даже слегка трогало. Иногда, сидя в саду, я чувствовала на себе его взгляд, устремленный на меня сверху. По-моему, он главным образом изучал мой живот, проверяя, насколько он еще успел округлиться.
Левин тоже меня избегал. Вначале я опасалась, что оба в мое отсутствие будут пользоваться зимним садом и хуже того — кухней. Но поскольку руки у обоих приделаны неплохо, они уже вскоре соорудили себе наверху нечто вроде кухонного уголка. Спали они в разных комнатах, образовав нечто вроде коммуны двух одиноких мужчин.
Левин хоть и осведомился пару раз о моем самочувствии, но не просил ни денег, ни каких-либо иных одолжений с моей стороны.
